За моей спиной взвыла сирена, завизжали протекторы, хлопнула дверца: слава богу, «скорая» тут! Все остальное уже проще.

Сзади деловито сказали: «Вносите, мы держим дверь», – и я еще успела подумать, что санитары могли бы, черт возьми, вылезти и помочь мне не только дверью. Но тут раненый парень как-то внезапно и резко потяжелел, навалился на меня, и мы с ним вместе опрокинулись в салон, прямо в объятья белых халатов… крепкие такие объятья… очень крепкие, не вырваться, да что за фигня? Я еще успела услышать снаружи шум, далекий крик Макса: «Яна, это ловуш…» – а затем мои нос и рот утонули в густом аптечном запахе. Мир вокруг свернулся в фунтик и погас…

– …Э-эй! Просыпайся! – Кто-то похлопал меня по щекам и легонько дернул за кончик носа.

Я открыла глаза. Надо мной мерцал белый потолок, а я была ему строго параллельна, с головы до пяток. Потом я куда-то поехала с громким металлическим щелчком; потолок превратился в стену, пятки мои очутились внизу, голова наверху. Меня двигали, а вот двинуться самостоятельно у меня почему-то не получалось. А если пошевелить языком? Кажется, хоть это в моих силах. Ура.

– Где… я?.. – В рот мне как будто натолкали мокрой ваты.

– В хорошем месте, – весело ответил мне тот же голос. Мужской.

Определенно он был мне знаком. Откуда? Ха-а-ароший вопрос. Я приготовилась сильно подумать об этом, но не успела: надо мной склонилось еще и лицо. Довольно молодое. Тоже знакомое, правда по-другому. Форматы аудио и видео у меня голове почему-то не совпали, и я стала вспоминать звук и картинку по отдельности.

С первой попытки я узнала лицо. Оно у меня в памяти оказалось пристегнуто к дурацким словам-сокращениям ГУО и ФСО, но хозяин лица – я это отчетливо помнила! – был не из ГУО и не из ФСО. Точно! Те его только охраняли. А сам он, как сказал мне Макс, был важной шишкой из АП. Из Администрации президента. Время нашей встречи – вчерашний день. Место встречи – Кремлевка. Я чуть не столкнулась с ним на восьмом этаже. Ладно, подумала я, теперь займемся голосом. Пусть он еще что-нибудь скажет.

– Вы… кто?.. – Язык мой был по-прежнему обложен слоем ваты, но ее стало немного поменьше. Было сто кэгэ, осталось десять.

– Вздор, вздор! – все так же весело отмахнулся человек из Администрации. – Что еще за «вы»? Ты Яна, я Ваня, мы с тобой вместе сидели в школе за одной партой, не помнишь?.. Да шучу я, шучу не напрягайся. Не сидели мы за одной партой. Но могли бы. Нам с тобой по тридцать два, правильно? А мои родители чуть не отдали меня в вашу школу, 554-ю, на Болотниковской, но заболела бабка, мы переехали… короче, не срослось, не вышло у нас, а жаль. Могли бы познакомиться еще в первом классе. Ходили бы на танцы, целовались бы, а? Ваня Щебнев и Яна Штейн – чем не пара?

Как только он произнес мои имя и фамилию, я узнала голос. «Яна Штейн? Скажи только „да“ или „нет“», – а затем ускользающий плеск воды в трубке, шорох магнитной пленки и записанная речь. Он!

– Сволочь. Мерзавец. Сукин сын. – Вата у меня изо рта исчезла. Очень своевременно. Такие важные слова, как эти четыре, нельзя произносить с запинкой. Кое-кто может подумать, будто я боюсь.

– Увы, – вздохнув, признал Ваня Щебнев, – исторический шанс упущен. Судьба-злодейка не свела нас много лет назад. Общих детских воспоминаний у нас нет. Придется вернуться во взрослую жизнь… Давай-ка, Яна, я устрою тебе небольшую экскурсию.

Он развернул меня вместе с креслом – щелкающим, инвалидским, на колесиках. Очень функциональная, признаюсь, штука: высокая спинка, подлокотники, подставка для ног. Видимо, авторы просчитали все мыслимые варианты применения конструкции. Включая и тот, что катать туда-сюда придется не только тихих инвалидов, но и буйнопомешанных. А тем не положено распускать руки. И ноги. Четыре ремня на четыре конечности – и где ты, записанное в Конституции право на свободу передвижения? Нет его. Спасибо, хоть сохранили мне свободу слова и взгляда.

Я осмотрелась. И поняла, что я в просторной больничной палате – белые стены, шкаф-купе, тумбочка, огромное открытое окно – почти от пола и до потолка. У окна единственная кровать, которую занимает незнакомый пожилой мужчина. Сморщенный, седой, опутанный проводами и змеящимися гофрированными трубками, с прозрачной маской на лице. Трубки от лица уходят внутрь высокого медицинского агрегата, похожего на сверхсовременную бормашину с мерцающим наверху разноцветным дисплеем. Агрегат тихонько чавкает воздухом – как будто ежесекундно высасывает его из больного. Хотя, конечно, все наоборот.

– Знаешь, Яна, кто этот мощный старик? – из-за спины спросил меня мой несостоявшийся сосед по парте. – Впрочем, виноват, откуда тебе знать? Мы – люди не публичные, в ящике светимся редко. Это, Яна, мой бывший шеф и учитель, Виктор Львович Серебряный. Я очень многим ему обязан. Он для меня – все равно что твой Окрошкин для тебя… Кстати, смешное совпадение: оба наших учителя сейчас одновременно в коме. И оба, представь себе, лежат теперь недалеко друг от друга – через коридор. Только две одноместные палаты на этаже… Ну, догадалась, где ты сейчас? Ага! Мы с тобой именно там, где виделись вчера. ЦКБ, корпус 23-Б, восьмой этаж. Сразу скажу: посторонних на этаже нет, только свои. Я выставил у входа на этаж двух охранников. И знаешь – никто мне не возразил, тут народ дисциплинированный… Ну хорошо, вернемся к коллективу, все там без нас уже заскучали.

Ваня вывез мое кресло из палаты Серебряного, преодолел со мной четыре метра поперек коридора и вкатил в дверь с надписью «А Окрошкин» – как не было точки между «А» и «О», так и нет.

Первым я заметила самого Окрошкина. К его лицу хищно протянулись трубки-змеи вроде тех, какие я уже видела в палате напротив; выходили они из такого же чавкающего медицинского устройства.

Глаза моего учителя были закрыты, лицо бледно. Легкий ветерок из настежь открытого окна растрепал седую метелку его бороды.

– Представляю всем Яну Штейн! – громко сказал Ваня. – Многим из вас она хорошо известна, и многих из вас она тоже знает. Но пусть все будут равны. Допустим понарошку, что все друг друга видят впервые. Есть возражения? Нет возражений. Ну и здорово.

Если старик Серебряный лежал у себя один-одинешенек, никому не нужный, то здесь я увидела сразу человек десять гостей: в основном, однако, гостей недобровольных и, по большей части, невеселых. Все они сидели вдоль стены в одинаковых инвалидских креслах-каталках, наподобие моего. Но лишь двое из десяти не были к ним привязаны. Эти-то двое как раз и ухмылялись нагло, и довольно переглядывались между собой.

Помимо кресел с посетителями, койки с больным и трудолюбивой воздухочавкалки, здесь оказался еще длинный стол. На нем было разложено – в относительном порядке – все уворованное у Черкашиных имущество. В том числе и пакеты с мукой, и банки с сахаром, и кюветы с пряностями, и та самая финская электропечка. Хоть сейчас бери и открывай в Кремлевке филиал кондитерской.

– Теперь, Яна, представляю тебе присутствующих. – Ваня, как и раньше, торчал позади меня. Я слышала его, не видя. – Смотри, крайний слева – мистер Алекс Роршак. Явился в Россию, чтобы выманить книгу Парацельса. Но мы, Яна, ему ее не отдадим… хотя нам ведь есть что отдавать, а? Не вздрагивай, в Администрации нет телепатов. Это тебя, Ян, менты со свалки слили. Однако не будем сейчас о книге, ты мне потом расскажешь, где она…