«Зефир, мягчайший из ветров, верни мне моего милого странника Евфрагора, даже если ты его встретил, не пройдя расстояние пути в несколько месяцев длиной; ведь для любовника даже краткая разлука тянется как тысяча лет».

Рианс Крита (жил в III в. до н. э.), по происхождению раб, начинал как школьный наставник в школе борьбы для мальчиков. Его предпочтение любви к мальчикам заметно и в его поэзии: из одиннадцати сохранившихся эпиграмм шесть посвящено мальчикам, иногда фривольных, однако умных и исполненных изящества. Он был филологом, подготовил хорошие издания «Илиады» и «Одиссеи» и прославился как эпический поэт, особенно эпосом о второй мессенской войне.

Мы уже цитировали его поэму «Лабиринт мальчиков, из которого нет выхода», но здесь мы приведем еще один отрывок: «Дексионик, поймав черного дрозда с помощью птичьего клея под зеленым платаном, держал его за крылья, и эта священная птица жалобно кричала. Но я, милая Любовь и цветущие грации, с радостью оказался бы дроздом или тем черным дроздом, чтобы кричать в его руках и лить счастливые слезы».

Эпиграмма Алкея из Мессены нежна и полна чувства: «Зевс, господин Пизы, увенчанный у подножия Кроноса Пейфенора, второй сын Киприды. О, господин, молю тебя, не обращайся в орла и не укради моего виночерпия, как троянского мальчика. Если я принесу тебе дар от муз, который ты одобришь, обещай, что богоподобный мальчик останется со мной».

Алфей из Митилены вносит свежую струю своей эпиграммой из шести строк: «Несчастны те, кто живет без любви; ведь без любви трудно что-либо делать или что-либо говорить. Я, например, сейчас такой вялый, но стоит мне поймать взгляд Ксенофила, я летаю быстрее молнии. Поэтому я призываю всех мужей не сторониться, но преследовать сладостное желание; ведь любовь – оселок души».

Автомед поражает юмористическим подходом к предмету: «Вчера я ужинал с наставником мальчиков Деметрием, блаженнейшим из людей. Один возлежал на его коленях, другой наклонился на плечо, третий приносил ему блюда, четвертый прислуживал виночерпием – прелестный квартет. Для смеха я спросил его: «А что, милый друг, ты наставляешь их и по ночам тоже?»

Евен находит новое выражение для неподражаемого «люблю и ненавижу» Катулла: «Если ненавидеть – значит страдать, и любить – значит страдать, из двух страданий я выбираю лучшее из страданий».

Юлий Леонид имеет собственное представление о красоте своего любимца: «Зевс, может быть, присутствует на празднике эфиопов или, превратившись в золото, проникает в покои Данаи; но странно: увидев Периандра, он не похитил с земли прекрасного юношу; может, бог больше не любит мальчиков?»

Наконец, мы отобрали три из тридцати пяти анонимных эпиграмм из двенадцатой книги «Антологии».

«Преследующая меня любовь не возбуждает во мне желания к женщинам, но заставляет пылать страстью к моему полу. Иногда, воспламененный Дамоном или глядя на Исмена, я даже испытываю боль, которая не проходит. Но не только на них смотрю я, но глаза мои, бешено вращаясь, попадают в сети других таких же».

В другом месте желание ведет поэта после обильных возлияний: «Я буду петь ему серенаду, потому что я вдрызг пьян. «Мальчик, прими венок, который я омочил своими слезами». Путь длинный, но я пройду его не напрасно; самая полночь и темень, но Фемисон для меня – лучший факел»[159].

Автор следующей эпиграммы неизвестен: «Когда Менехарм, сын Антикла, выиграл состязания в борьбе, я увенчал его десятью мягкими головными повязками и трижды его поцеловал, всего испачканного кровью после поединка, но кровь эта была мне слаще мирра».

Таким образом, собрав этот цветник из двенадцатой книги «Антологии» – музы мальчиков Стратона, – мы переходим теперь к так называемой поэзии кинедов, чьим самым ярким представителем был Сотод, о котором мы уже упоминали.

Первоначальным значением слова cinaedus (кинед) было «любовь к мальчикам», в непристойном смысле; затем название перешло к профессиональным плясунам определенного рода неприличных танцев, которые нам знакомы по произведениям Плавта и Петрония, а также из сцен настенной живописи виллы Дориа Памфила в Риме, эти пляски сопровождались очень вольными, а на современный взгляд – весьма непристойными песнями. От них дошли лишь очень незначительные фрагменты. Борец Клеомах из Магнесии влюбился в такого кинеда-исполнителя и в девушку, которая была при нем, и был вынужден исполнять эти характерные диалоги со сцены.

В соответствии с Афинеем, каждый пел песню, прославлявшую любовь к мальчикам, написанную Селевком (начало II в. до н. э.), из которой сохранились две строчки: «Я тоже люблю мальчиков; это более прекрасно, чем чахнуть в тенетах брака, ибо в смертельном сражении твой друг всегда будет на твоей стороне».

Было бы излишне предлагать весь список отрывков, относящихся к педерастии в греческой прозе, поскольку мы уже довольно подробно обсудили греческих прозаических авторов. Поэтому достаточно назвать произведения, в которых особенно много места уделяется этому вопросу.

Сохранился трактат, приписываемый Демосфену, под названием «Эротик», в котором очевидно влияние платоновского «Федра». Он представляет собой восторженную эклогу в форме писем мальчика по имени Эпикрат. Каким бы приятным и достойным прочтения ни был этот маленький трактат, филологи пришли к выводу, что он не принадлежал перу великого оратора. Наиболее значительным представителем гомосексуальной прозы в древнегреческой литературе остается, разумеется, «Пир» Платона, написанный через семь лет после праздничного застолья, которое устроил друзьям трагик Агафон по случаю своей победы в драматическом состязании в 416 г. до н. э. На этом пиру присутствовали Сократ, Федр, Павсаний, Евриксимах и Аристофан. После того как с угощением было покончено и начались возлияния, по предложению Федра темой для обсуждения была избрана власть и сила Эрота. Таким образом, это наиболее прекрасное сочинение Платона, столь разнообразное по стилю и столь богатое примерами, глубоко обоснованное со многих точек зрения, подлинный гимн Эроту, уникальный во всемирной литературе. С помощью остроумно придуманного мифа Аристофан определяет любовь как поиск половинки некогда цельного человека (разделенного пополам богами) своей второй половины. Кульминационным пунктом речи Сократа является его определение любви как стремления к бессмертию, которое оплодотворяет женское тело, способное вынашивать и производить на свет потомство, а душу мальчиков и юношей наделяет мудростью и доблестью. По определению Сократа, Эрот достигает самого высокого идеала, который можно вообразить: чувственное и духовное сливаются в чудесной гармонии, с логической точностью дающей результат: истинно хороший наставник должен также быть и хорошим педофилом (любовником мальчиков), то есть учитель и ученик должны взаимно любить друг друга в едином стремлении достичь наибольшего совершенства. Как только Сократ закончил свою речь, наверное, самую прекрасную, когда-либо написанную по-древнегречески, в разговор вступает слегка пьяный Алкивиад, возвращавшийся с другого застолья; он произносит панегирик Сократу, который весь светится от удовольствия при виде любимого создания, как если бы тот вознес его к высотам надчувственного интеллектуализма и почти нечеловеческого самоконтроля.