выполняли одну операцию за другой. Теперь даже первоклассники живейшим образом обсуждают, с чего им начать изготовление бумажного кораблика или коробочки, спорят между собой, пока не столкуются на плане работы.

— Экспериментальная система расшевелила не только учеников, но и нас самих, — говорила одна из выступавших. — Раньше в научные журналы я не заглядывала, а теперь их читаю: ребята спрашивают о звездном небе, и о чем только не спрашивают, на все им надо отвечать…

В перерывах (совещание длилось два дня) Пересветов беседовал с учительницами, одобряя их упор на эмоциональность преподавания, на воспитание искусством. В то же время он высказал и некоторые сомнения. Вряд ли можно сказать, что преподавание у нас до сих пор страдало от излишней «интеллектуализации»; скорее от ее суррогата, от перегрузки и захламления памяти школьника необязательными сведениями. Настоящая интеллектуализация, по мнению писателя, учит мыслить, отличая главное от мелочей, закономерное от случайного. И не исключает, а предполагает эмоциональное усвоение идей: лишь тогда они становятся убеждениями.

— И еще, если разрешите, — говорил он, — одно замечание, не педагога, а историка. У «экономистов», предшественников русских меньшевиков, имела хождение «теория стадий»: рабочую массу-де нельзя сразу приобщить к политической борьбе, она ее не поймет, начинать надо с ее вовлечения в борьбу экономическую, а потом уже… и так далее. Вы, конечно, знаете, как с такой оппортунистической идеей воевал Ленин. Не берусь судить, насколько допустима в данном случае аналогия, но меня подмывает вас предостеречь. Не допускает ли ваша методика временной разрыв между наблюдением и обобщением? Существует ли такой разрыв в психике ребенка? Не подведя его сразу же от наблюдения к правильному обобщению, не задержим ли мы его умственное развитие на ступени обобщения неправильного, не научного, а «житейского»? Кроме того, учить ведь надо и обратному ходу мысли, от усвоенного научного понятия — к пониманию конкретных явлений.

— Мы так и делаем, где это возможно, — отвечали ему одни, а другие говорили, что в детском возрасте педагогичнее не форсировать умственное развитие ребенка, а постепенно приучать его к рассуждению о том, что он видит.

— Тут все дело в мере, в педагогическом такте учителя, — говорили третьи.

Одна из докладчиц, выступавших на совещании, прислушавшись к беседе писателя с учительницами, сказала ему:

— Я вижу, вы нас кое в чем неправильно понимаете. Вы побывали всего лишь на семинаре, посвященном узкой задаче обмена методическим опытом, а выводы хотите сделать о нашей педагогической системе в целом. Ведущая роль научных знаний неоспорима, только мы стараемся их давать по возможности не в виде готовых формул, а в ходе раскрытия истины самим учащимся. При этом обучение ведется на высоком, но, конечно, посильном для школьника уровне. Ребенка мало научить читать, писать и считать, мы должны дать пищу его воображению. Поэтому в учебный план первого класса мы вводим естествознание, со второго — географию, с третьего — историю. При этом не делаем упора на эмоциональное развитие в ущерб умственному — ни в коем случае!.. Добиваемся доверительных отношений между учителем и учениками, взаимного уважения, заинтересованности в уроках.

Между прочим, и здесь Пересветову рассказали случай, подобный тому, о каком он услышал от Инессы Александровны в Харькове: родители не позволили дирекции школы вернуть экспериментальный класс к занятиям обычного порядка. («Сюжетик для включения в повесть», — подумал он.)

Варевцев при встрече с Наташей спрашивал ехидно:

— Вы, Наталья Константиновна, не видите той опасности, что ваша сугубо дамская педагогика даст вам в итоге культурных обывателей, не видящих дальше своего носа?

— А вы, Дмитрий Сергеевич, — отшучивалась она, — не боитесь, что из ваших воспитанников выйдут бесчувственные головастики, бездушные интеллектуалы? Не видите такой опасности?

— Вижу, — отвечал, смеясь, Варевцев, — но для этого мы должны стать бездушными воспитателями и бездарными педагогами.

Наташа тоже смеялась. Раньше, когда они с братом жили одной семьей и Варевцев часто у них бывал, она была с ним на «ты». В его лаборатории, при посторонних, стала говорить ему «вы», а он ей — как случится, то «ты», то «вы». Теперь они подчеркнуто друг другу «выкали».

— Ну полно вам цапаться, — заключал их словесную стычку Константин Андреевич. — Вредных крайностей во всем следует избегать, а идете вы к одной цели, только с разных сторон.

Его занимала идея объединить и согласовать современные педагогические искания, чтобы они дополняли друг друга. Нельзя коммунистическое воспитание разрывать на части, думалось ему: «Точно кроты, роются каждый в своей норе, о работе других знают только по публикациям. Какая-то неуправляемая партизанщина, каждому его проблема кажется единственным ключом к успеху, остальное у него «не запрограммировано»…[9]

Работа Долинова, за которой Пересветов по почину Феди следил уже не один год, завершилась неожиданно. Леонард Леонович пришел к нему рассказать об этом месяц спустя, чем вызвал негодование Константина Андреевича: узнай он вовремя, мог бы как-то вмешаться, попытаться отвести или, по крайней мере, смягчить удар.

А случилось вот как. В трескучий мороз, в последние дни зимних каникул, в вестибюле интерната лопнула батарея водяного отопления. Вода грозила залить пол, проникнуть в подвал; чтобы ее остановить, поспешили перекрыть трубы, ведущие в учебный корпус и в спальни. Вызванная аварийная бригада не проверила перекрытия труб, и в ночь после ее отъезда батареи полопались на всех трех этажах.

Привести в порядок систему отопления к началу занятий не успели. При разборе инцидента в районо и райисполкоме дирекцию обвинили в плохой подготовке школы к зиме и на нес же взвалили вину за неправильное перекрытие труб отопления.

Тщетно Долинов и его сотрудники доказывали, что отключить корпус и спальни немедленно было абсолютно необходимо, а обязанность проверить надежность перекрытия лежала на ремонтной бригаде; она этого не сделала, и потому она и должна держать ответ.

Директору школы припомнили и ограбление табачного магазина подростками из его интерната, и еще несчастный случай, за который он год назад получил выговор: одна из воспитанниц по неосторожности в хлеборезке отрезала себе пилой палец. Решение районных организаций было — снять директора школы-интерната с должности.

— Как же так? — недоумевал Пересветов. — Если бы даже в чем-то был ваш недосмотр, так вы же не просто директором были, вы проводили эксперимент, санкционированный руководящими органами образования. Неужели с этим не посчитались?

— Посчитались с чем угодно, только не с экспериментом. При обсуждении многие выступали за меня и получили в ответ: «Нечего Долинову прикрываться высоким именем Макаренко. Пусть несет ответственность за школу как директор».

— Но как можно было не понять, что снятие ваше наносит удар в спину перспективному, полезному мероприятию? — не мог успокоиться Пересветов.

— Значит, можно