Полиция в свою очередь считала Союз бойцов красного фронта преступной организацией. Это не только соответствовало давней полицейской традиции объединения понятий преступности и революции, но и отражало тот факт, что базы коммунистов часто располагались в бедных трущобах, где находились центры организованной преступности. Что до полиции, то, по их мнению, бойцы красного фронта были головорезами, искавшими материальных благ. Для коммунистов полиция была железным кулаком капиталистического порядка, который надо было раздавить, и полицейские часто становились жертвами физического насилия вплоть до убийства. Это означало, что в стычках с коммунистами усталые, нервные и обеспокоенные полицейские были весьма склонны использовать свои пистолеты, которыми были обычно вооружены. В Берлине в 1929 г. произошло ожесточенное столкновение, вошедшее в историю как Кровавый май, когда под выстрелами полицейских погиб 31 человек, включая невинных прохожих, больше двух сотен были ранены и более тысячи попали под арест в ходе коммунистических демонстраций в рабочем районе Веддинге. Рассказы о том, что репортеры газет, освещавшие события, избивались полицией, делали комментарии в Прессе только более критическими, тогда как сами полицейские реагировали с едва скрываемым презрением к демократическому пиитическому порядку, который не смог защитить их от ранений и оскорблений[658].

Отдалившиеся от республики в результате постоянной полемики с коммунистами и попыток социал-демократов ограничить их права, полицейские также были обеспокоены крайне медленным продвижением по службе, а многие молодые полицейские чувствовали, что их карьера остановилась[659]. Профессионализация сделала большой шаг в детективных силах Германии, как и других стран, благодаря дактилоскопии, фотографии и судебной науке, которые стали новыми и удивительно эффективными средствами поиска преступников. Детективы-одиночки, такие как знаменитый Эрнст Геннат, глава берлинского отдела убийств, становились знаменитыми благодаря собственному таланту, а полиция заявляла о впечатляющем уровне раскрываемости серьезных преступлений в середине 1920-х гг. Тем не менее по адресу полиции высказывалось множество враждебных комментариев в прессе и новостных изданиях за неудачи в поимке серийных убийц вроде Фрица Хармана в Ганновере или Питера Кюртена в Дюссельдорфе до того, как число их жертв успело изрядно вырасти. Полиция в свою очередь чувствовала, что неистовые беспорядки и политическое насилие того времени заставляли их отвлекать ценные ресурсы от борьбы с подобными преступлениями[660]. Поэтому неудивительно, что полицейские начали симпатизировать нацистским нападкам на Веймарскую республику. В одном отчете за 1935 г. говорилось, что до 1933 г. членами партии были 700 полицейских, а в Гамбурге к 1932 г. из 240 офицеров к ним присоединились 27 человек[661].

Однако рейхсканцлер Брюнинг решил использовать полицию для усмирения политического насилия как справа, так и слева, потому что хаос на улицах отпугивал иностранные банки от выдачи кредитов Германии[662]. Его решимость усилилась благодаря двум инцидентам, случившимся в 1931 г. В апреле лидер коричневых рубашек на северо-востоке Германии, Вальтер Штеннес, выступил против руководства партии и быстро захватил центральные офисы нацистов в Берлине, выбив охранников СС, располагавшихся там, и заставив Геббельса бежать в Мюнхен. Штеннес обвинил партийных боссов в сумасбродстве и предательстве социалистических принципов. Но хотя он, безусловно, выражал чувства некоторых штурмовиков, у него было мало реальной поддержки. В действительности имеются некоторые указания на то, что его тайно спонсировало правительство Брюнинга, чтобы создать раскол внутри движения. Гитлер уволил лидера коричневых рубашек Франца Пфеффера фон Саломона, который не смог предотвратить случившееся, вызвал Эрнста Рёма из его боливийского изгнания, чтобы тот возглавил организацию, и заставил всех штурмовиков принести личную клятву верности себе. Штеннес был исключен из рядов партии, косвенным результатом чего стала убежденность многих консервативных бизнесменов в том, что нацистское движение потеряло изрядную долю своего подрывного влияния[663]. Тем не менее сохранялись существенные противоречия между беспрестанным активизмом штурмовиков и политическим расчетом руководителей партии. В будущем эти противоречия стали регулярно всплывать на поверхность[664]. Более важно то, что бунт Штеннеса показал, что многие коричневые рубашки жаждали начать революционное насилие в крупных масштабах, о чем нервное правительство рейха никогда не забывало.

Эти подозрения получили подтверждение после того, как были обнаружены так называемые Боксхаймские документы в ноябре 1931 г. Бумаги нацистов, захваченные полицией в Гессене, свидетельствовали о том, что CA планировали жестокий путч, за которым должно было последовать нормирование продуктов, отказ от денег, введение всеобщего обязательного труда и смертной казни за неподчинение властям. Реальность несколько не соответствовала заявлениям полиции, потому что в Боксхаймских документах говорилось только о планах регионального масштаба, которые были разработаны без ведома вышестоящих партийных функционеров молодым нацистом Вернером Бестом с целью определения действий партии на случай коммунистического восстания в Гессене. Гитлер быстро дистанцировался от этого события, а всем командирам CA было предписано воздержаться от составления такого рода чрезвычайных планов. Уголовное преследование потом было прекращено из-за недостатка явных улик, которые могли бы изобличить Беста в государственной измене[665]. Однако ущерб был нанесен. Брюнинг 7 декабря издал декрет, запрещавший ношение партийной униформы, и жестко раскритиковал незаконные действия нацистов. Ссылаясь на постоянные утверждения Гитлера о том, что он намеревается прийти к власти легальным путем, Брюнинг сказал: «Если человек заявляет, что, придя к власти законными средствами, он выйдет за рамки закона, то это незаконно»[666].