С ними бы ей и остаться, но смущали соседи: христианские добродетели Вера, Надежда и Любовь, безжизненные, жеманно улыбающиеся женщины, одна из которых сжимала в руках каменный крест, другая – каменный якорь, третья – беспомощного каменного бутуза. Какое отношение они имеют к женщине из вулканического стекла и полудрагоценных камней, ищущей, где бы закончить свои дни? Впрочем – неправда, отношение есть: она их боится. Стоять полуживой, ничем не отличаясь от них, но глядеть на мир живыми глазами… Она ускорила шаг.

Вокруг просторного поля, уставленного камнями, тянулась стена, поверху утыканная шипами, а перед ней разросся кустарник, сквозь который были проложены узкие тропы; рядом виднелось несколько каменных скамеек и компостная куча. Углубившись в заросли, она услышала стук молотка о камень. Она остановилась. Похоже, она застала на месте преступления осквернителя памятников. Она повернула за куст и увидела несколько грубых деревянных построек и груду каменных обломков. Одна постройка представляла собой длинный черепичный навес с тремя деревянными стенами. Внутри за столом на козлах, орудуя бучардой и долотом, работал какой-то человек. Это был дюжий мускулистый мужчина, с дубленым лицом, курчавой золотистой бородой и крупными руками. Позади него сгрудились каменные женщины, требующие разнообразного ремонта: безгубые, беспалые, в зеленых потеках, потемневшие от золы. Тут же были кучей навалены надгробные урны и стояла пара декоративных каменных глыб, на которых прежде красовались разные символические предметы. Мужчина сделал такое движение, как будто хочет скрыть свою работу, – судя по млечному блеску мрамора, занимался он не реставрацией, а ваял что-то свое.

Инес нерешительно подошла ближе. Она давно ни с кем не разговаривала: голос из каменеющей гортани звучал странно – будто что-то скребется и присвистывает. В магазине она объяснялась жестами, точь-в-точь закутанная с ног до головы восточная женщина, молчащая то ли от робости, то ли от незнания языка. Каменотес взглянул на нее, перевел взгляд на свою работу и раз-другой сосредоточенно пристукнул бучардой. Удары болью отозвались в теле Инес. Он вновь поднял на нее глаза. Тогда она шепотом – шептать она могла, шепот был самый обычный – попросила показать, чем он занимается. Он пожал плечами и отошел в сторону. Инес увидела на большой, высеченной из камня подушке разметавшееся тело ребенка: руки были раскинуты, ноги неловко согнуты, на гладкий лоб падала прядь, глаза смежил сон. Нет, не сон, поняла Инес. Ребенок мертв: расслабленная поза – поза умершего. И эта мертвенная поза особенно остро напоминала, что когда-то он был жив. Очертания были пока смутны, кое-что предстояло подточить и обтесать. У ребенка не было пупка, животик его оставался еще не обработанным. Инес сказала первое, что пришло в ее каменную голову:

– Такой памятник никому не захочется. Это же мертвец.

Каменотес промолчал.

– На надгробьях пишут: «Спи спокойно…», «Здесь спит вечным сном…», – продолжала она. – А это же не сон.

– Это я для себя, – сказал он. – Я здесь памятники подновляю, для заработка. Но кое-что делаю и для души.

Голос у него был крепкий, теплый.

– Ищете чью-то могилу? – спросил он. – Или просто посмотреть?

Инес засмеялась. Словно галька зашуршала.

– Нет, – ответила она. – Ищу, где упокоиться навсегда. У меня неприятности.

Он предложил ей сесть, от чего она отказалась, и налил из термоса в пластиковый стаканчик кофе – кофе она взяла: пить не хотелось, но надо поправить голос и найти повод задержаться подольше. Шепотом она попросила его показать другие свои работы – те, что для души.

– Я работой по камню интересуюсь, – пояснила она. – Может, и мне памятник изготовите.

Вместо ответа он стал доставать из-под скамьи обернутые тканью предметы: увесистый шар, пирамиду, мешок, в котором гремели какие-то изделия поменьше. Спокойно, неторопливо он развернул ткань и положил пред ней голову каменного ангела, вытесанный из камня надгробный курган, целое собрание рук и ног, больших и маленьких. Все – обломки обычных скульптур, украшающих надгробия. Но его резец поселил в них чужеродные им и непричастные друг другу существа. Пальцы рук и ног превратились в призмы и змей, между ними просовывались крохотные личики; миниатюрные мыши и мартышки вцепились в ногти или узором обвились вокруг запястий наподобие кельтских драконов. Могильный курган – издалека такой же незамысловатый, как и все остальное, – оказался живым клубком морских тварей, в брюхах у них помещались другие твари, не люди и не нелюди, которые выглядывали из устричных раковин и грудных клеток. А мертвая каменная голова ангела превратилась в шар со множеством лиц: одно наслаивалось на другое, у некоторых оба глаза и профили совпадали, некоторые, глядя на мир двумя парами глаз, могли получать пищу лишь в один рот, и над всем этим клубились волосы-змеи.

– Мне со здешних могил брать ничего не положено, – сказал он. – Но я подбираю обломки, которые уже не к чему приставить, и ищу в них живое.

– Пигмалион.

– Ну уж и Пигмалион. Нравится?

– Слово «нравится» тут не подходит. Они живые.

Он засмеялся:

– Там, откуда я родом, все камни живые.

– Где это? – выдохнула она.

– Я из Исландии. Зимой работаю здесь, а летом возвращаюсь домой, летом у нас ночи светлые. Летом выставляю там свои работы – те, что для души.

В голове шевельнулось: где-то будет она, когда он летом уедет в Исландию?

– Хотите, кое-что подарю? – предложил он. – Вещица небольшая. Если вы живая ее примете, я вам потом могу такой памятник изготовить.

Он протянул ей резную каменную головку с изображением василиска и двух мидий. Она неловко взяла ее, и камень чиркнул о камень ее пальцев. Он расслышал этот звук и удержал ее за скрытое одеждой бугристое запястье.

– Мне пора идти, – выдохнула она.

– Нет-нет, погодите…

Она вырвала руку и поспешила сквозь сумрак к железным воротам.

В тот вечер она поняла, что, возможно, близкая развязка будет совсем не такой, как она представляла. Поставив каменную голову на письменный стол, она пошла на кухню сделать себе бутерброд с сыром. От напряжения и тревог, от страха заточения в каменной оболочке и сложных впечатлений от встречи с исландцем ее била дрожь. Стала резать мягкий батон – и вдруг нож вырвался из рук и поранил ее между большим и указательным пальцем. Сильно она порезалась или нет, она не поняла, но, к своему удивлению, почувствовала боль. По тыльной стороне руки потекла красная кровь, попала на хлеб, на стол. Струйки крови, золотисто-рдяные, тянулись, как стеклянные нити, хлеб от их прикосновения мгновенно обуглился, кровь с шипением прожгла деревянную столешницу и, поутратив яркость, закапала на пластиковый пол, отчего пластик пошел морщинами, а там, куда падали капли, расплылись янтарные круги. В ее венах течет раскаленная лава. Она затушила вспыхнувшие кое-где огоньки, выбросила горелый хлеб. Не стоять мне, обрастая мхом, под дождиком, подумала она. А то как бы не произошло извержения. Как это будет выглядеть, она не знала. Она стояла и вертела в руках хлебный нож с полосками окалины, которые оставила на лезвии ее кровь. Смятение охватило ее. Сделаться камнем – образ смерти хоть и фантастический, но понятный. Но стать вместилищем раскаленной лавы с кузнечным горном внутри…