— Марис…

— Утром я уеду.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала.

Она рассмеялась, но смех ее был невеселым.

— Ты сам не знаешь, чего хочешь! Писать — не писать, быть знаменитым или жить в безвестности на этом острове, прогнать меня — не прогонять меня… Ты даже не знаешь, хочешь ты жить дальше или нет!

Она посмотрела на него краем глаза, потом стала разглядывать виргинские дубы вдоль подъездной дорожки.

— Пожалуй, мне действительно не стоило сюда возвращаться, — прибавила она. — Я и сама не знаю толком, почему я это сделала… Мне следовало остаться в Нью-Йорке, чтобы не мешать тебе упиваться собственным горем и лакать виски в обществе призрака. Но ничего, эту ошибку исправить легко: завтра я уеду, и ты сможешь снова жить как жил.

Подъехав к ней сзади, Паркер положил руки на ее бедра.

— Не уезжай, — сказал он и, наклонившись вперед, уперся лбом ей в поясницу. — Не уезжай, — повторил он и крепче стиснул ее талию. — Мне наплевать, почему ты вернулась, Марис. Клянусь — для меня это совершенно неважно! Даже если ты захотела досадить мужу, я… я только рад. Главное — ты здесь, а все остальное ерунда.

Его руки сомкнулись и некоторое время лежали на узле блузки, потом опустились вниз и коснулись кожи. Несколько секунд он осторожно поглаживал ее живот, потом несильно потянул, и Марис что-то пробормотала удивленно и жалобно. Паркеру показалось, она хотела остановить его, но он продолжал тянуть ее на себя. Наконец Марис уступила — ноги ее подогнулись, и она оказалась у него на коленях. Паркер развернул ее боком, так что ноги Марис оказались перекинуты через подлокотник кресла, и подсунул одну руку ей под спину.

— Тебе удобно?

— А тебе? — Она поглядела на него с тревогой, и Паркер, улыбнувшись, провел руками по ее все еще влажным волосам, потом погладил по щеке.

— Никогда не чувствовал себя лучше.

Ему пришлось мобилизовать всю свою волю, чтобы не поцеловать ее. Паркер знал — Марис ожидала чего-то подобного, и именно поэтому сдержался. Кроме того, он все еще чувствовал себя виноватым перед ней за то, что усомнился в чистоте ее побудительных мотивов.

Можно было подумать, что его побудительные мотивы были чисты и благородны!

— Не хочешь немного прокатиться? — спросил он.

— Прокатиться?

— Ну, спуститься к берегу…

— Я могла бы пойти пешком.

— Но лучше я тебя прокачу.

Он снял кресло с тормоза и, съехав с веранды по специально устроенному пандусу, направил его на вымощенную плитами тропинку, которая терялась в лесу.

— Какая удобная дорожка! — заметила Марис.

— Пока шел ремонт, я велел выложить плитами все дорожки вокруг особняка, — объяснил Паркер. — Только подъездная дорожка осталась засыпана ракушечником, потому что… потому что я редко ею пользуюсь.

— Майкл сказал мне, что ты отказался от кресла с мотором, потому что любишь трудности.

— Езда на инвалидном кресле — отличный спорт. Майкл неплохо меня кормит, а мне не хотелось бы разжиреть.

— А чем это так хорошо пахнет?

— Магнолией.

— Сегодня вечером нет светлячков.

— Светоносок? Похоже, им кажется — будет дождь.

— А он будет?

— Не знаю. Посмотрим…

Вымощенная плиткой дорожка тянулась до самого пляжа. Там она переходила в дощатый настил, который тянулся через песчаные дюны к океану. Кресло легко катилось по не струганным доскам, и пушистые метелочки морской ониолы приятно щекотали икры Марис.

Дощатый тротуар заканчивался у линии прибоя небольшой огороженной площадкой размером примерно два на три ярда. Здесь Паркер снова поставил кресло на тормоз, развернувшись лицом к океану. Кроме них, на берегу больше никого не было; с юго-восточной оконечности острова не было видно континентального побережья с его домами, мачтами высоковольтных линий и башнями маяков, и оттого берег казался первозданно-девственным, словно он только что возник из морской пучины. Солнце село, луна то скрывалась за облаками, то появлялась вновь, и хотя света от нее было мало, Марис отчетливо различала фосфоресцирующую линию прибоя, который с шипением накатывался на мелкий белый песок. С океана тянуло легким ветерком, который нес с собой запахи моря и водорослей.

— Удивительное место! — Марис почему-то говорила шепотом, словно находилась в церкви. — Лес, песок, море… Я и не знала, что в нашей стране еще существуют такие нетронутые, первозданные уголки!

— Если ты имеешь в виду пятизвездочные отели, то здесь их действительно нет, — рассеянно отозвался Паркер. Вместо того чтобы любоваться видом, он теребил в пальцах прядь ее волос, наслаждаясь их шелковистой мягкостью.

Марис повернула голову и посмотрела на него:

— Мне показалось, ты упомянул наркотики… Это правда? Паркер протяжно вздохнул.

— Надо же было мне так проговориться!.. Впрочем, я надеялся, что ты не заметишь…

— Но я заметила, и с тех пор только об этом и думаю. Ты действительно принимаешь наркотики? Какие?..

В ее взгляде, однако, не было ни осуждения, ни упрека — только интерес и сочувствие. Паркер снова вздохнул и, выпустив ее волосы, опустил руку.

— В основном мне приходится принимать болеутоляющие средства, которые прописал врач. Все они довольно слабые… Должно быть, поэтому мне приходится лопать их буквально пригоршнями.

— Это из-за… твоих ног?

— Из-за чьих же еще?

— Разве они не заживают?

— Заживают, но слишком медленно.

— Но… что с тобой случилось?

— Со мной случилась… обыкновенная глупость. Причем это была моя собственная глупость, что вдвойне обидно. — Паркер немного помолчал, словно собираясь с мыслями, потом продолжил глухим голосом:

— Я пережил несколько очень сложных операций. Сначала хирурги восстанавливали кости, заменяя недостающие кусочки пластиком и металлом. Потом настала очередь мускулов, порванных связок и сухожилий. Наконец пришел черед заняться кожей… Проклятье, Марис, неужели тебе обязательно знать все эти подробности?! Я, во всяком случае, не хочу об этом даже вспоминать! Может быть, тебе будет достаточно, если я скажу, что провел почти два года в больнице, потом еще год в… в других местах, но это было только начало. Понадобились годы физиотерапевтических процедур, прежде чем появились результаты. Все это время я жил точно в аду. Именно тогда я и подсел на болеутоляющие — производные морфия и опиаты. Если же врач отказывался выписывать мне новый рецепт, я покупал то, что мне было нужно, у уличных торговцев.

— Они торгуют смертью, Паркер!