24.9.42

Моя горячо любимая Маргит!

Вчера написала тебе письмо на шести страницах. Я была сама не своя. Меня разбирала злость, и она была направлена против тебя. Чтобы показать, как глубоко я стыжусь этого, ставлю дату, не вполне уверенная, что она соответствует действительности: 24.IX.1942. Ты с такой настойчивостью требуешь порядка, я понимаю, что все это сидит у тебя в печенках, но ведь это не твоя вина, что другие не придерживаются порядка.

Если рассказывать о моей каждодневной жизни, не могу припомнить ни одной вещи, которая бы приносила радость. Я не сварила варенья, не сделала запасов и теперь понимаю, что все мои упущения сказываются на Павле. С сегодняшнего дня начинаю исправляться. Держи кузнечика, который прострекотал все лето! Да и какое лето! Сюда подходит слово (взятое из книги Вассермана), и слово это – «самоедство». Я его хорошо запомнила и вижу теперь, что оно мне подходит.

Ланге была здесь проездом. Ходят какие-то хорошие слухи, но они лишь поддерживают нынешнее состояние, а не улучшают его. При всем ужасе одиночества есть надежда, что мы найдем друг друга и снова будем вместе.

Павел полон благих намерений. Только благодаря ему я еще могу дышать и сохраняю остатки равновесия. Об этом лучше не писать. Я убираю свою единственную комнату, между делом читаю, стоя, как гусь, на одной ноге, пока на меня не нападет приступ угрызений совести и я не начну что-то снова делать – штопать, готовить, дел не столь много; нужно выбрать не только самое важное, но и самое правильное. За последнее время я разобралась со старым хламом.

С деревянными тарелками, плевательницами для зубного врача и др. не так срочно, т.к. к тому же материал поступает не с такой частотой, как хотелось бы: из-за хозяйства я не могу отлучаться из дома.

Несколько раз удавалось послушать лекции по искусству. Много раз приступала к изучению чешского языка. Вообще меня не оставляет чувство, что надо что-то делать, и я ему подчиняюсь. Все 14 дней мою ступени и двор перед домом, примерно каждый пятый день хожу за покупками, два раза готовила обед для двух знакомых женщин и один раз была у одной из них в гостях. А так из дому не выхожу и почти никого не вижу. Нашла одну приличную женщину, с которой вижусь, к сожалению, всего раз в неделю. У нас давно уже установились хорошие отношения (причем мы обе над этим поработали), теперь ты, надеюсь, поймешь, почему мне сейчас не до мировых проблем, и перестанешь меня жалеть.

На этом заканчиваю. Наш адрес: Гронов, 332. Павлу писать нельзя, только через меня. Жду твоего письма.

Ланге тебе расскажет, как хорошо ей было у подруги. Я снова и снова спрашиваю себя, почему бы ей не поехать на отдых в Чехию; здесь действительно красиво. Обнимаю тебя. Ф.

Нас с Лаурой позвала к себе Анна Сладкова, та самая «приличная женщина», о которой я писала Маргит. Она не побоялась пригласить нас на лекцию чешского профессора о чешском барокко, а мы не побоялись пойти.

Знакомый Тылша показывал диапозитивы интерьеров моей любимой церкви Святого Микулаша – очаровательное сочетание итальянской избыточности и готической зашпиленности, переливчатых форм и остроугольности, – рассказывал про скульптуры на Карловом мосту, где никакой Италии, но строгое влияние Дрездена.

Я спросила его, почему скульптура Иисуса Христа в ореоле еврейских букв, и он ответил, что это отрывок из молитвы и что евреи, а их было в то время много в Праге, участвовали в субсидировании и из благодарности к ним скульптор высек в камне слова на иврите.

Неужели Макс умеет читать эти загогулины?

25.9.1942

Моя дорогая! Вижу, что неправильно выразилась. Благодаря тому, что ты следишь за ходом моей мысли, большая часть противоречий отпадает. Думается, у тебя так часто бывает с людьми; ты сильная, у тебя высокий жизненный тонус. Если бы, как в сказке, где охотник – герой или ничтожество, но всегда смельчак – преследует оленя и тем добивается счастья, я хотела заманить тебя куда-нибудь, то уже бы заманила; положение сейчас не то; я убегала, хотя предпочла бы остановиться и остановить тебя.

Сегодня мое требование представляется смешным и несправедливым. Каждый находит те книги и сюжеты, которые он ищет и в которых нуждается, потому-то неверно рекомендовать определенные книги для прочтения, при всей дружбе неверно, несправедливо и, следовательно, бессмысленно. Только Мюнц умел издать книгу молча, неожиданно и без комментариев, он-то был в себе уверен; об этом я тоже читала. И всякий раз – безумный эпатаж.

На все, что ты напрямую спросишь, я, мне кажется, напрямую и отвечу. Мне надоело извиняться, оправдываться и обороняться. Сообщу, когда снова обрету твердую почву под ногами. Я вела двойную борьбу – занимаясь политикой и одновременно чувствуя, что это, м.б., против твоих убеждений, и боясь, таким образом, тебя потерять. Все миновало. Во мне некая пустота, и больше не хочется оправдываться перед тобой за все, что делаю. После всего, что принес этот год, я, кажется, могу оправдать в твоих глазах все, за что могу отвечать перед собой. Сейчас я опустошена до крайности, но более спокойна.

Сегодня садовник вдруг прислал мне цветы, и Лаура тоже; как они чувствуют, что я погибаю? Оба букета такие красивые! На сегодня все; всего хорошего! Куда послать твои книги? Чего-нибудь веселого вроде Казановы, к сожалению, в округе нет.

Моя дорогая!

С тобой что-то неладно, но что именно, не могу понять из письма. Павел тоже считает, что письма надо посылать с оказией, а не доверять почте; это я упустила. Кроме того, все это уже лишнее.

Ты дала мне некоторую ясность и покой (в одиночку я бы не справилась); я нашла конец нити, которая поведет меня по лабиринту. Человеку нужна аудитория, избранная и признанная, одновременно и объективная и субъективная, для того чтобы он мог высказаться. Что касается книг, то здесь твоя помощь неоценима. Меня интересует все, что у тебя еще есть, хотя количество прочитанного и без того велико, и кругозор мой намного расширился, начиная со Средневековья и до наших дней, и все же пока не хватает направляющей линии.

Дива очень интересуется Гегелем, но в настоящее время занята педагогической литературой, да и я рьяно взялась за это дело.

Помня о предстоящих переездах, мы с жадностью читаем все, что попадает в руки. Времени остается мало.

Я передала от тебя приветы Лизи. Множество поцелуев, моя дорогая девочка. Твоя Ф.

29.9.1942

Моя дорогая девочка!

Павел был здесь. Так жаль, что ты не могла присутствовать при таком событии. Он тебе сам напишет. Сегодня он уехал. За завтраком в 5 утра он попросил объяснить ему различие между ранним искусством и теперешним; почему для меня так понятна, скажем, Олимпия и чем она так примечательна. С едой было покончено, всему свое место.