— Скверно. Нам надо испытывать робость, надо рдеть от стыда… что-нибудь в этом роде… А раз ничего подобного, то это плохой знак.

И в самое неожиданное время суток, даже на киностудии, Гривен внезапно запирался в пустом кабинете или попросту в уборной, чтобы унять в одиночестве свою дрожь. Тем не менее, рабочий день подходил к концу — и появлялся Элио, застыв на порядочном расстоянии от каждого из включенных микрофонов. На ужин, Карл? А белого вина принести или красного? Что лучше сочетается с главным блюдом?

Не то чтобы Элио не заслуживал выпавших на его долю милостей. Он даже предложил остаться еще на неделю и пару дней выглядывал из-за плеча у Гривена в ходе съемок. (Нет-нет, она, вписываясь в поворот, неправильно наклоняется к рулю! Люсинда, дорогая, ты сидишь в машине, а не в телеге!) Но вот однажды заполдень они остались без Элио — и появился только почтальон с коротким посланием. Прошу прошения, срочные дела в Молсхейме. Крайне стремительное исчезновение — но, с другой стороны, чего еще ожидать от человека, влюбленного в скорость?

Люсинда растерялась: не знала, куда сесть, что сказать. Сразу же отправилась спать и заснула так глубоко, что Гривен подумал, не вызвать ли доктора… Но тут она проснулась, ясноглазая и безжалостная.

— Пожалуйста, Карл, не будем о нем говорить. Эта тема слишком… недостойна внимания.

Но волей-неволей они оба продолжали думать об Элио, особенно когда получили следующую телеграмму от Патрона:

ШАССИ КОРОЛЕВСКОГО ЛИМУЗИНА В РАБОТЕ ТЧК СЛЫШАЛ ЧТО ВЫ ХОТИТЕ ПОСЕТИТЬ ЗАВОД ВЕСНОЙ 1928 С НЕБОЛЬШОЙ СЪЕМОЧНОЙ ГРУППОЙ ТЧК ЭЛИО ГОВОРИТ Я ПРИРОЖДЕННЫЙ АКТЕР ТЧК НО И ТЕРПЕЛИВЫЙ ОТЕЦ ТЧК ПОСКОРЕЕ ПРИШЛИТЕ ДЕТАЛИ ТЧК НЕ ПРИШЛЕТ ЛИ ФРОЙЛЯЙН КРАУС АВТОГРАФ ТЧК

Все участники съемочной группы благословляли Элио за успешное заступничество перед Бугатти. И на той же неделе с верхов студии, чуть ли не от самого Поммера, был спущен окончательный план съемок.

3 октября — 25 ноября. Работа в павильоне.

3–10 апреля. Съемки в Нюрнберге и окрестностях. Гран-при Германии.

17–24 апреля. Съемки в Ле Мане, Эльзас. Гран-при «Бугатти».

25–27 апреля. Вторая съемочная бригада в Молсхейме, шато Сен-Жан (объединяется с первой 1 мая).

1–8 мая. Последние съемки в Монте-Карло. Первый Гран-при Монако.

15 мая — 30 июня. Студия Нойбабельсберг. Монтаж, редактура, спецэффекты, прочее.

Строго говоря, пометка «прочее» беспокоила Гривена больше всего. Равно как и то, что Эрих не расщедрился бы на девятимесячный срок съемок только затем, чтобы дать Лили возможность как следует растопить автогонщицкий лед. Гривену было ясно, что речь идет об освоении новой для всех области, и что олицетворением этого факта является новый тиран съемочной группы, господин Шнеер из Отдела озвучания.

Первостатейный технократ, совершенно глухой к проблемам, с которыми сталкиваются его коллеги по работе, он с величайшим наслаждением объяснял, почему именно камеру следует заточить в стеклянную будку и что для пущей ясности барышне Краус и господину Фейдту следует произносить текст в молочный кувшин, телефонную трубку или цветочную вазу, но ни в коем случае не друг другу.

Возражать на такие глупости даже не стоило, их следовало просто пропускать мимо ушей. Гривен велел Топоркову приниматься за работу, тот покрыл камеры своего рода фланелевыми чехлами, чтобы дополнительно заглушить посторонние шумы. Но Гривену пришлось столкнуться с импровизацией еще в одной области. У него в сценарии имелся образ суровой домоправительницы, которая постоянно потчевала беспутную Лили перлами крестьянской мудрости. На эту роль уже определили некоего монстра, сущую бегемотицу, и вот, вопреки протестам господина Шнеера, Гривен разместил у нее на гигантской груди микрофон, превратив актрису тем самым в живое — и шагающее — орудие звукозаписи.

Проходили недели, и то, что поначалу казалось Шнееру категорически невозможным, стало превращаться в повседневную практику. Павильонные съемки были закончены строго в срок — к двадцать пятому ноября. Все происходило по расписанию. Включая хлопоты эльфов Патрона, трудящихся над созданием королевского лимузина.

Люсинда употребляла все больше пудры, скрывая синяки под глазами, но в остальном была в форме. И никогда не заговаривала об Элио. Возможно, ей это было и не нужно. Ведь ждать оставалось совсем недолго. До третьего апреля. Стоит им разбить свои шатры в Нюрнберге, и он уже окажется тут как тут.

«Всю зиму Люсинда держала себя весьма замкнуто. Как правило, в компаньонки мне она определяла Лили. Ах, как надоело быть Вечно Обеспокоенным Возлюбленным! „Скажи, дорогая, о чем ты на самом деле думаешь?“ Подбирая к ней ключи, я перебрал всю связку. И в конце концов так ничего и не отпер. Я просто настраивал ее на эту чертову гонку».

В марте уже заметно потеплело, а в первую неделю апреля среди рассеянных облаков на небе засветило бледное солнышко, это были идеальные условия для камер Топоркова. Казалось, сама жизнь Гривена вышла сейчас на линию старта вместе с «Бугатти», Мерседесами и «Альфами», нетерпеливо дожидающимися начала гонок по Нюрнбергскому кольцу: дистанция четырнадцать, семнадцать миль, сто семьдесят два поворота, гонки проходят по бетонированному дну рва, окружающего город Нюрнберг с его средневековым замком.

Триста пятьдесят тысяч зрителей выстроились по периметру предстоящих гонок. О Нюрнбергском круге уже тогда, в 1928-м, ходили легенды. Выиграй эти гонки, — так рассуждали в каждой пивной, — и тебя не удержит ничто на долгом пути к мировому первенству.

Гривен и сам испытывал спортивный азарт. И это же чувство, осознавал он, владеет каждым членом съемочной группы, уже нацелившей свои объективы и микрофоны на каждый стратегически важный поворот. Долгую зимнюю паузу они заполнили постоянными упражнениями на макете, учась снимать картинку и звук. Но на макете одно, а за воротами киностудии УФА, во внешнем мире, — совсем другое.

Гривен сидел рядом с Топорковым в кабине подъемного крана, на котором была установлена главная камера. Под его свешивающимися с площадки и болтающимися в воздухе ногами с оглушительным ревом проносились кажущиеся игрушечными автомобильчики. В конце трассы, на изрядном расстоянии от головных гонщиков, за рулем ослепительно-белой Тридцать седьмой модели сидела Люсинда. Она прогревала мотор. Теперь буквально в любую минуту, стоит утихнуть реву публики, она может появиться прямо под камерой, чтобы Николай успел снять ее крупным планом. На не слишком большой скорости, иначе в конце прямой она врезалась бы в машины команды «Бугатти». Слава Богу, Элио расписал ей все по секундам.

Гривен посмотрел на нее в бинокль. Они с Элио стояли щека к щеке даже сейчас, рассматривая какие-то детали на приборном щитке «Бугатти». Люсинда в темных гонщицких очках походила на енота, Элио располагался вполоборота к Гривену, вид у него был предельно серьезный, спина прямая. Точно так же он выглядел всю неделю, с момента их первой встречи в здешней гостинице. Да, Карл, а вот и я, честный солдат своего Патрона, и я готов предложить вам, как это ни грустно, только услуги в качестве эксперта по автовождению. Он держался крайне добродетельно, хотя и поглядывал на Люсинду влажными глазами.