— Позор! Позор негодяю! — раздалось со всех сторон одновременно.

— Но я не испугался! — воскликнул разведчик, призвав товарищей к тишине. — Я встал, — он действительно поднялся из-за стола, — и сказал ему, злодею: «Казните меня. Казните меня, злодей! Казните меня, ирод вы подлый!! Казните всех нас, французских дворян!!! Все равно никто не станет прогибаться перед вами, негодяем! — В драматическом экстазе д'Артаньян выхватил из ножен шпагу и что было силы рубанул ею воздух. — Вы, ваше высокопреосвященство, лишили нас, дворян, наших замков, наших гербов и даже нашего исконного рыцарского права отстаивать честь нашу дворянскую на дуэли благородной, но даже вам, низкий вы человек, никогда не лишить нас главного — нашей любви к его величеству королю Франции Людовику!»

Рев одобрения на мгновение лишил псевдогасконца возможности говорить, но он еще несколько раз взмахнул шпагой, срубив мимоходом пару-тройку самых длинных и красивых перьев пышного плюмажа со шляпы Портоса, и, когда шум стих, продолжил:

— Никто и никогда не лишит нас нашей любви к нашему почитаемому вождю и учителю — Людовику де Бурбону! Господа! — рявкнул он, с трудом перекрывая одобрительные крики. — Прошу поднять бокалы и подняться самим, кто еще в состоянии! Тост за короля всех времен и народов Людовика Тринадцатого!

С радостными, воодушевленными возгласами в честь короля и веселыми проклятиями в адрес кардинала гвардейская братия поднялась на ноги и опростала свои бокалы.

— Ну а что было после, д'Артаньян?! — крикнул кто-то из гвардейцев Дезессара.

— После? — переспросил псевдогасконец, устало повалившийся на скамью после произнесения монаршей здравицы. — А ничего не было. Сообразив, что потерпел фиаско, Ришелье начал причитать: отчего это, мол, у нас во Франции дворянство-то такое несознательное, а?! Ни в какую, понимаешь, не хотят идти служить шпионами-осведомителями! Предатели и козлы через одного…

— Да сам он козел! — взревел афроанжуец, обрушивая свой пудовый кулак на столешницу.

— Ну правильно, Портос! — в тон чернокожему мушкетеру ответил д'Артаньян. — Я так ему и сказал: сами вы, ваше высокопреосвященство, этот самый… который с рогами, но не Сатана! И не хочу я иметь с вами ничего общего, а, напротив, пойду завтра с утра прямиком к господину де Тревилю, капитану королевских мушкетеров, да и расскажу ему всю как есть горькую правду об интрижках ваших подлых! Ставлю, говорю, десять против одного: узнав о доблести моей рыцарской и стойкости перед лицом смерти, выхлопочет господин де Тревиль у его величества для меня плащ лазоревый мушкетерский и стану я первым слугой и защитником нашего великого короля!

И снова, уже в который раз за этот вечер, дерзновенная и пламенная речь псевдогасконца отозвалась оглушительным воем пятидесяти луженых гвардейских глоток! В этом вое при желании можно было различить и крики «Де Тревиль еще не спит! Пошли прямо сейчас!» и прямо противоположные им возгласы «Не сходи с ума, гасконец! Чем тебе Дезессар не угодил?!», исходившие, видимо, от носителей плащей разного цвета.

— Нет, ребята, — ответил лазутчик обладателям лазоревых плащей, — сказал «завтра», значит, завтра! Слово дворянское, оно, знаете, дорогого стоит! А сейчас гулять будем! Хозяин! Вина господам гвардейцам!

Господа гвардейцы одобрительно загудели, разбирая бутылки и рассуждая между собой, что второго такого мудрого, доблестного и со всех сторон правильного дворянина, как шевалье д'Артаньян из Гаскони, нужно еще поискать! И не факт, кстати говоря, что отыщется второй такой дворянин!

Ну а сам шевалье д'Артаньян отставил в сторонку до краев полный бокал и, блаженно вздохнув, привалился к стене, чувствуя, как напряжение долгого и суетного дня потихоньку растворяется в поглощенном вине и улетучивается прочь вместе с его парами.

…Простившись с Ришелье, он птицей выпорхнул из кардинальского дворца и сразу же попал в дружеские объятия: на ступенях возле дворца по-прежнему стояли Атос, Портос, Арамис да еще, пожалуй, не меньше полусотни бойцов де Тревиля и Дезессара.

Пока он спал, утомленный свиданием с госпожой Бонасье, визитом графа Рошфора и бессонной ночью, последовавшей за этим визитом, три мушкетера решили, что если уж их молодому другу так нужно побеседовать с кардиналом Ришелье, то они обязаны обеспечить ему надежное прикрытие, как разведчику, пробирающемуся к вражеским позициям. Вдохновленные этой мыслью, они ринулись уведомлять всех свободных от дежурства мушкетеров и гвардейцев Дезессара, что сегодня, начиная с шести часов, им надлежит быть подле дворца Ришелье.

В результате им удалось собрать весьма внушительное войско, и готовило это войско если не приступ вражеской цитадели, то уж массовую манифестацию у стен сей цитадели — однозначно. По крайней мере, количество порожней винной стеклотары, скопившейся под ногами собравшихся, неоспоримо указывало на серьезность их намерений и основательность приготовлений.

Появление живого и невредимого д'Артаньяна на пороге дворца мгновенно разрядило обстановку, и гвардейцы обеих рот, одинаково считавшие его своим парнем, дружно направились в «Сосновую шишку», спалив предварительно боевой запал посредством полутора — двух десятков пустых бутылок, разбитых о кардинальские ступеньки…

И сейчас, сидя в тесном дружеском кругу, где с одной стороны его подпирало могучее плечо Портоса, а с другой упиралась в ребра шпага Атоса, разведчик в который уже раз прокручивал в голове всю последовательность событий, с благодарностью думая о своей интуиции. Что ни говори, а это качество, заложенное в нем природой, снова сработало на удивление: несмотря на бесчисленные уверения в том, что ничего хорошего из этой встречи выйти не может, сыпавшиеся на него со всех сторон, д'Артаньян шел на нее с надеждой на лучшее, и надежда эта полностью оправдалась.

Во-первых, он с высочайшей степенью достоверности убедился в том, что с самого приезда в Париж находился под колпаком у всемогущего кардинала, тайного управителя Франции. Для него, как для агента русской антиразведки, это было поистине бесценное знание.

Во-вторых, теперь у него в руках верный ключик, позволяющий отворить неприступную прежде дверцу в роту господина де Тревиля (и не расставаться при этом с дивным алмазом королевы!). Невзирая на уверения Ришелье, что мушкетеры — декоративные солдатики, д'Артаньян был твердо уверен, что это мало соответствует истине. Не зря же кардинал так жадно ухватился за идею сделать из псевдогасконца осведомителя именно в роте де Тревиля, хотя эта идея и вылилась ему в довольно-таки приличную сумму. Не зря. Ну а все эти разглагольствования о декоративных солдатиках — не более чем бравада! Известное дело: каждый кулик свое болото хвалит, хотя и неясно, водятся ли в этой безрадостной стране кулики.

В-третьих, благодаря нехитрой финансовой комбинации в его руках оказались неплохие деньги, даже за вычетом того, что придется отдать этому гнусному вымогателю в лазоревом плаще… в смысле уважаемому капитану де Тревилю. Возможен ли крах данной комбинации? Ну на свете, говорят, возможно все, даже второе пришествие Спасителя, однако вероятность подобного краха представляется гораздо меньшей, нежели возможность подобного пришествия. Действительно, если рассуждать предельно трезво: каким образом его высокопреосвященству может стать известна истинная сумма, затребованная де Тревилем? Можно ли представить, что кардинал вызовет капитана к себе и прямо спросит: «А не много ли вы, господин де Тревиль, стали брать денег с соискателей лазоревых мушкетерских плащей, а?» Вряд ли! В ответ на это де Тревиль просто-напросто пошлет его куда подальше, да еще и королю нажалуется: монсеньор Ришелье, мол, у нас конечно же кардинал авторитетный, но швырять такие обвинения в лицо честным офицерам и ему недозволительно! А кроме того, подобный ход со стороны Ришелье неизбежно продемонстрирует капитану мушкетеров заинтересованность его высокопреосвященства его ротой, а это господину кардиналу совершенно некстати.