Стоять пнем, когда в твою сторону направляется столь значительная особа, неправильно, и Робер, обойдя процессию по дуге, присоединился к черно-зеленому капитану.

– Эпинэ, – немедленно раздалось спереди, – прошу вас подойти и послушать этого господина.

Имени Валмон не назвал, но рассуждающий о мясе, шерсти и кожах крепко сбитый моложавый живчик мог быть лишь управляющим Лэ. Чувствуя на себе цепкий взгляд Проэмперадора, Робер честно сосредоточился на овечьей премудрости. Год назад он бы половины не понял, а половину пропустил мимо ушей, но необходимость кормить и содержать хоть в каком-то порядке город и гарнизон любого сделает немного интендантом. Дед думал о свободной Эпинэ, но не о том, как она станет сводить концы с концами, до внука дошло, что заговорами и грозными словесами сыт не будешь. То ли дело – овцы! В графстве осело до тысячи беженцев, наверняка найдутся и скорняки, и коптильщики…

– Я вам очень обязан, – поблагодарил умолкшего овечьего жреца Робер, – теперь я хотя бы представляю, с чего начинать.

– Вам потребуются знающие люди, – оживился рассказчик. – Особенно если вы решитесь на агарийские породы.

– Каждый должен заниматься своим делом, – пророкотал Валмон, обводя взглядом помощников управляющего. – Вот этот, несмотря на крайнюю юность, выглядит толковым. Пусть осмотрит пустующие угодья и доложит.

– То, что я слышал о владениях Повелителей Молний, вселяет большую надежду, – немедленно объявил в самом деле совсем молоденький избранник. – Я с великой радостью сяду на коня и объеду ждущие своего часа земли. Смушковые породы…

Вторая порция овечьей науки оказалась лишь немногим короче первой, но заметно проще. «Толковый» брался прикинуть, сколько голов сможет безболезненно кормиться в Старой Эпинэ, после чего предстояло выбрать подходящую породу. Парень горой стоял за агарийских смушковых, хоть и признавал, что они прихотливей черных алатских и прожорливей серых местных.

– Герцог подумает, – пресек доступные лишь избранным тонкости Валмон и махнул рукой, подзывая носителей лестницы. Визит был окончен, но Робер счел правильным поблагодарить управляющего за прошлогоднее гостеприимство.

– Счастлив быть полезным монсеньору и его людям, – поклонился тот. – Правду сказать, тогда мы пережили очень… неприятные дни. Родные – моя супруга из Валмона – уговаривали меня оставить место и перебраться в благополучную провинцию. Я почти решился.

– Что же вас удержало?

– Сам не знаю… Господин граф не вдавался в хозяйственные дела, уходить, не оставив замены, было бы дурно, а зимой… неприятности должны были на некоторое время стихнуть. Я решил задержаться, чтобы найти преемника, и тут все наладилось.

– Здесь, – уточнил Эпинэ.

– К весенней стрижке мятежников в Олларии не будет, – заверил адепт Великой Овцы. – Ваш конь, монсеньор.

– Благодарю. – А ведь это счастье – без посторонней помощи вскочить в седло! Лошади вообще счастье, которое не всегда замечаешь, но всегда чувствуешь. Робер с трудом удержался от того, чтоб у всех на глазах обнять полумориска, хорошо хоть в карманах отыскался кусок сахара. Дракко взял подношение и мотнул гривой, явно предлагая пробежаться.

– Вечером, – шепнул любимцу герцог, – обязательно…

Валмон уже взгромоздился на своего великана. Читать по лицам Иноходец никогда не умел, но, кажется, Проэмперадор был доволен. Жаль, у большинства памятников физиономии если не злобные, то надутые. Довольный собой, своей жизнью и своим царствованием король на ухоженной площади вселяет надежду.

– Итак? – вопросил граф, не подозревая о пробужденных его видом умствованиях. – Что скажете?

– Нужно попробовать. Мое место с ополченцами, но я здесь и не нужен. Управляющего прислали вы, если этот парень убедит его и Аннибала… Карваля, пусть начинают.

– Отлично, – колыхнул всеми подбородками Валмон. – Не терплю долгов, а вам я задолжал ноги. В ответ вы получаете спокойный сон.

– Простите, не понимаю.

– Вы, – уведомил Проэмперадор, высылая своего великана, – склонны страдать о преждевременно задутых огоньках и сорванных бутонах, ну так здешний бутон успешно распустился и заблагоухал. Овчиной. Чудом не убитый вами гоганский агнец полчаса объяснял вам же, с каких овец сдирают лучшие шкуры, и остался неузнанным. Теперь, засыпая, вы смело можете считать овец, а не выдуманные грехи.

– Его высокопреосвященство говорил… – Говорил, что мальчик выжил и сейчас в Лэ, а он забыл, зато вспомнилось другое.

Начиналась весна, в лужах купались воробьи, из земли лезли ростки, которым предстояло стать гиацинтами, нарциссами, тюльпанами, а кардинал трогал своего голубя и предлагал спрашивать, только вот ошалевший от Багерлее и переворота Эпинэ ничего знать не желал. Все устроилось, впереди маячила прорва неотложных, но понятных дел, а ковыряться в прошлом хотелось даже меньше, чем думать о будущем, и вот опять… Понятное, хоть и полное гари, настоящее, омерзительное минувшее и полное нежелание гадать о том, что дальше. Есть Алва, есть Валмон, пусть решают и приказывают, он исполнит.

– Так что же вам поведал покойный кардинал?

– Что нельзя натягивать свою совесть на весь Талиг, и что Олларии стенающий призрак без надобности. Олларию я не удержал, не знаю, можно ли вообще было это сделать, но считать свои промахи я стану зимой у камина. Если вообще стану… На Кольце стенающие призраки не нужны, значит, их не будет.

– Образно, – одобрил Валмон, – и без излишнего воя. Врожденный вкус не портится даже в самом дурном обществе. Обратное неверно: дурновкусие порой излечимо. Что ж, вернемся к делам. Вы более чем кто-либо наблюдали бесноватых, постарайтесь вспомнить – всегда ли они вели себя одинаково, или их злобность и упорство так или иначе менялись.

…Все в самом деле было ясно до предела – банда, грабежи, приговор. Единственно возможный, да и началось все банально до предела. Полторы дюжины дезертиров из Резервной армии после смерти Альдо, немного покуролесив внутри Кольца, подались в родные места. Просочившись поодиночке сквозь кордоны, умники встретились и поняли, что здесь придется вести себя аккуратнее. У одного в Аконе отыскался родич-трактирщик, через которого стали потихоньку сбывать награбленное, и тут вмешался квартировавший в трактире Андрэ Фантэн. Как-то прознав о хозяйских делишках, он сперва потребовал взять его в долю, а затем прибрал банду к рукам. Добычи, по его мнению, было маловато, и доблестный капитан придумал использовать трактирщика, благо тот жил у нужных ворот.

После заключения перемирия кое-кто из состоятельных людей, бросивших свои поместья из страха перед Бруно, решил вернуться. На север и северо-запад потянулись небольшие караванчики и обозы, на них-то шайка и нацелилась. Расчет был на то, что уехавших еще долго никто не хватится, главное – трупов и пустых экипажей на виду не оставлять.

Поначалу мерзавцам везло, однако потом за патрулирование дорог взялся Райнштайнер. Банда попалась прямо во время налета – один из путников, пожилой дворянин, едва увидев разбойников, пальнул из пистолета, и выстрел услышал оказавшийся неподалеку патруль. Бо́льшая часть налетчиков погибла в схватке, одному, на гнедом полумориске, удалось удрать, остальных расстреляли на месте. Тем бы и кончилось, но все тот же дворянин поделился с бергерами своими подозрениями: вдова скончавшегося по весне ювелира ехала в довольно-таки непрезентабельной повозке, его собственная карета выглядела куда богаче, однако грабители первым делом кинулись к ювелирше. И так старательно рылись! Будто знали. А откуда? Тут вдова и припомнила, как закупала на дорожку провизию, а весельчак-трактирщик ее расспрашивал. Когда утром проезжали мимо трактира, хозяин стоял у ворот с каким-то молодчиком, очень может быть, что с разбойником.