Предложение осмотреть трупы почтенная дама приняла охотно и без колебаний указала на одного из громил. Наведались к трактирщику, нашли спрятанную в колбасном погребе не сбытую с рук добычу, а на конюшне – вымотанного полумориска. Припертый к стенке хозяин охал и жаловался, дескать, один раз, случайно, взял по дешевке, а так он ни-ни… Не убедил, голубчика потащили в тюрьму – и тут он «вспомнил» про жильца. Навестили жильца, тот лежал в постели – дескать, старые раны замучили. Завел разговор о Мельниковом луге и Болотном кургане, предложил вина, вознегодовал на преступников, без спросу взявших и едва не уморивших его бесценного коня…

Окажись на месте бергеров кто другой, дело кончилось бы выпивкой и хлопаньем по плечу, но зверюги Райнштайнера комнату все же обыскали и нашли зашитые за подкладку плаща серьги и кольца, явно не фамильные. Вот тут-то «герой» и сорвался. Почти раскидал солдат, прорываясь к окну, но только «почти».

– В настоящее время преступники находятся в тюрьме, – заключил барон. – Сомнений в их вине нет ни малейших. Если на их счет не поступит особых распоряжений, утром оба будут повешены.

– Не поступит. Пригласите девицу.

Она вошла через несколько минут, как была, с черным, отороченным кружевом шелком вместо лица, и выслушала ответ. Потом опустилась на колени так стремительно, что это показалось падением. Зрелище было не из приятных, и Лионель, опережая сердобольных кавалеров, велел:

– Встаньте. И отправляйтесь домой.

Рука без браслета метнулась к маске и дернулась назад, словно кружево оказалось раскаленным. Что ж, значит, лица они так и не увидят, хотя выяснить, кто из благородных аконских девиц попался капитану Фантэну, не так уж и трудно. Вопрос, нужно ли.

– Я отомщу… – пообещала она с порога. – Вам отомщу!

– Если это вас отвлечет… – пожал плечами Ли. Угрозы предпочтительней слез, но вместе с тем и глупее. Сам Лионель не угрожал никому и никогда: зачем угрожать, если можешь убить? А если не можешь, изливать свое бессилие тем более глупо.

– Неприятный визит. – Райнштайнер поднялся и закрыл не тронутую адъютантами дверь. – Я должен в очередной раз выразить вам свое уважение, Лионель, и принести извинения. Ненависть этой девицы должна была обратиться на меня.

– Она просто не поняла… – вздохнул Ариго. – Для нее Фантэн – герой… Бедняжка не верит, что защитник Болотного – преступник и грабитель!

– Герман, ты можешь ее догнать и объяснить, что жены, матери и невесты, с которых ее герой снимал кольца, придерживаются на его счет иного мнения, но не советую. Не эта женщина переступит через любовь ради справедливости.

– Малышка в этом не виновата… – убежденно сказал сын убийцы, сочинивший множество сонетов о всепоглощающей любви. – От меня еще что-то нужно?

– Нет. И от Эмиля, к слову сказать, тоже.

– Хвала Леворукому, – делано хмыкнул братец. – Барон, а не могло быть ошибки? Если б меня пытались арестовать по такому обвинению, я тоже озверел бы.

– Ошибка исключена, – отрезал бергер. – Должен сказать, что твоей супруге, Герман, повезло, как и невесте графа Лэкдеми. Вас можно любить, не выбирая между любовью и совестью.

– Нашим с вами женам, Ойген, когда мы победим, будет труднее, – усмехнулся Лионель. – Или, наоборот, легче. Будь здесь графиня Савиньяк, она написала бы притчу о слезинке волчицы, слезинке овцы и совести волкодава, но вы спрашивали про Вальдеса. Извольте. Мне кажется крайне важным, что золотоземельцы, вернее потомки золотоанаксианцев, не делали и до сих пор не делают того, что для древних варитов и, видимо, холтийцев было естественным.

– Я упустил из вида эту несообразность, – признал бергер. – Это лишний раз доказывает, что вы являетесь командором Бергмарк по праву. Иметь превосходящее тебя сообразительностью начальство – величайшая удача.

– Не большая, чем иметь рядом человека, с которым можно серьезно обсуждать невозможные вещи, – лучшего момента для брудершафта, пожалуй, не найти. – Ойген, мне кажется, нам пора переходить на «ты».

400 год К. С. 23-й день Осенних Ветров

– Дай! – Змеехвостая дева выхватила у Марселя жеманно звякнувшую лютню. – Кыш, штанастый! Я сама буду петь!

Уже не дева, а самая настоящая Зоя, обвившись четырьмя радужными хвостами вокруг четырех ножек заваленного снедью стола, со страстью щипала струны, и те от ужаса вызванивали омерзительно сладенькую мелодию.

Виконт по возможности незаметно заткнул уши, но ближайший из Зоиных хвостов взмыл в воздух и, проведя по лицу горячей – это выходец-то! – тряпкой, шумно и знакомо задышал. Валме приоткрыл глаза и узрел над собой родную морду.

– Ди-и-дина-ди!.. – продолжало вызванивать от окна; казалось, это бренчит розовенькое от витражей солнце. Виконт скосил глаза и обнаружил здоровенные золоченые часы с расписным циферблатом и целующимися птичками наверху. Вчера этой штуковины виконт не заметил – было темно, меж зубов набилось волокнистое кагетское мясо с кагетскими же мелко порубленными травками, а потом – Марсель едва успел вытащить зубную нить – в дверь заскреблись. Уже зная, чего ждать, виконт открыл, и в спальню вкатились три красотки. Талиг наследник Валмонов не опозорил, однако в подробностях разглядывать отведенную ему комнату времени не было, а поганые часы то ли ночью не звонили, то ли Валме сперва был слишком занят, а потом еще более слишком утомлен…

– Гав! – напомнил о себе Котик, и по лицу Марселя вновь прошлась горячая тряпка. – Гав-у-у-гм!

Виконт понял и встал: волкодав отличался недюжинным умом и дал бы фору любому из обитателей казаронской усадьбы, которую для почета именовали замком, но отодвигать засовы пес не умел.

Истомившийся Котик выскочил вон, едва не сбив ждавшего на пороге седовласого слугу с умывальным прибором.

– Вада, судар! – значительно провозгласил кагет.

– Не вода, – поправил окончательно проснувшийся сударь, – а утро! Нужно говорить «утро, сударь», только тогда ты станешь настоящим утренним кошмаром.

– Утра, судар! – охотно повторил носитель таза. – Трапэза! Казарон Муллухт-ло-Пархуп завот к сталу!

– Доложи, что иду. – На рассвете кагеты были бы ужасны, однако успело перевалить за полдень, а в это время Марсель к убийству не стремился.