И Дмитрий Константинович вновь задумался о том, что весь он, и жена его, и старшая дочь находятся всецело во власти неистового, самолюбивого, не знающего удержу своим чувствам государя.

От дочери же до сих пор не было никаких известий...

А Мария между тем наслаждалась безмятежным существованием в губернаторском доме. Больше всего любила она читать, устроившись где-нибудь на скамейке в тени дерева, или прогуливаться по тенистым аллеям губернаторского сада. Доктор не оставлял её без внимания ни на минуту — постоянно расспрашивал о самочувствии, о шевелениях ребёнка, прикладывал ухо к животу, чтобы различить сердцебиение младенца.

Шёл седьмой месяц беременности Марии, когда она немного простудилась на сквозняках при всех открытых дверях и окнах дома.

И Поликала понял, что наступил благоприятный момент для выполнения сурового задания Толстого...

Каждый день Поликала осматривал Марию, давал ей пить отвары из трав и приправ, остужая горькое питьё.

Она морщилась, кривилась, но боялась лихорадки, слегка встряхнувшей всё её тело, и потому послушно пила настои.

Травы, вызывающие преждевременные роды, употреблял Поликала, но давал их небольшими дозами, чтобы успеть всё сделать до семи месяцев, пока преждевременные роды не вызовут ни у кого подозрения...

Этот «добрый» лекарь поселился в губернаторском доме вместе со всеми домочадцами Кантемира, чтобы в случае чего быть наготове.

В одну из ночей он совершенно не смыкал глаз: по его расчётам, всё должно было произойти именно сегодня — и седьмой месяц беременности закончится, и питьё обнаружит свою действенность.

И верно: ближе к полуночи Мария вдруг проснулась от жаркой боли внизу живота.

Едва застонала, боясь разбудить домочадцев.

Но Поликала тут же возник на пороге её спальни, освещённой лишь лампадой под образами да одинокой свечой в жестяном шандале, стоящей на прикроватном столике.

— Что? — только и спросил он, подойдя к постели Марии.

— Горю вся, — сухими губами прошелестела Мария, — и боль сильная в низу живота. Неужели пришло время?

Поликала покачал головой.

— Всего-то семь месяцев, — нетвёрдо произнёс он, — вроде бы ещё и не должно рожать.

И тут Мария не выдержала, закричала в полный голос, на весь дом.

Но никто не откликнулся на этот громкий крик — первый сон был силён в губернаторском доме.

Лишь Анастасия, мачеха Марии, слегка заворочалась на своей мягкой постели: то ли привиделось что во сне, то ли глухой стон донёсся...

Мария извивалась, боль внизу живота разрывала ей внутренности, она заливалась испариной и чувствовала, что вот-вот отдаст Богу душу.

Поликала стоял над ней, готовый ко всему.

Он знал Марию с детства, принимал её у Кассандры, жены Кантемира, любовался этой девочкой, словно сухонькой вышедшей из лона молдавской господарши, тогда ещё просто жены заложника, дипломата и посла в Стамбуле.

Видел, как она росла, хорошела, как становилась не по годам разумным и резвым ребёнком.

Все её недуги лечил он, все её слабости знал наперечёт.

Его и в Россию взял с собой Кантемир, зная, что не найдёт лекаря лучше, чем этот высланный с острова Кипр грек, приютившийся в доме семейства Кантемиров, обласканный и облагодетельствованный.

Его же и рекомендовал Петру Кантемир как доктора толкового, умелого, и со временем Поликала стал вхож и в царское семейство, лечил девочек Екатерины от озноба и горячки, сыпи и красноты.

А вот теперь Кантемир и сам царь доверили ему наблюдение за беременностью Марии как самого драгоценного для них обоих существа.

И Поликала знал, что царь обещал признать за сыном Марии, если будет мальчик, право наследования и даже, может быть, женится на самой Марии.

Сколько лет уже длится их связь, а Екатерина только молча сжимает зубы, улавливая отголоски этой связи.

И прекрасно понимал Поликала, отчего Пётр Андреевич Толстой посулил ему немалые деньги, чтобы избавить Марию от плода этой опасной для царицы связи.

Всё понимал Поликала, но рассуждал так:

«Выкидыш или преждевременные роды на седьмом месяце нисколько не повредят здоровью Марии, она сможет родить ещё много мальчиков, а вот ему, Поликале, вряд ли достанется ещё когда-нибудь такая сумма...»

И теперь он в нетерпении и ужасе ждал, когда кто-то придёт на крик Марии, откроет дверь её комнаты и увидит эту картину — её, Марию, корчащуюся в родовых муках, и его, доктора, стоящего над ней и ласково уговаривающего её потерпеть...

Но, благодарение Богу, никто не приходил.

Видно, слишком крепко спала повитуха, призванная в дом заранее, не могли пробудиться служанки, а мачеха и губернаторша, которым был поручен строжайший присмотр за Марией, не спешили просыпаться.

Боль разрывала Марию, кровь кусками сыпалась из её лона, и голова её запрокинулась — она потеряла сознание, но и в бессознательном состоянии продолжала кричать и стонать.

Поликала следил за ней, он первым заметил головку ребёнка, появившуюся между ног Марии. Ребёнок был весь в крови, глаза его ещё не открывались, и горло было сжато, но своим опытным глазом Поликала увидел, что ребёнок жив, что он родился, что хоть и семимесячный, но обретёт вскоре и волосы на лысом сейчас черепе, и ноготки на судорожно сжатых пальчиках рук и ног и скоро крик его уже известит весь дом, что мальчик жив, что он родился...

И Поликала с бьющимся сердцем, дрожащими руками схватил этот кровавый клубок человека и сжал пальцы на его коротенькой, ещё безвольной шейке. И только тут снова взглянул на Марию — она лежала, откинув голову в забытьи, и лишь холодный пот стекал по её вискам...

И тут дверь скрипнула, и в комнату влетела Анастасия в ночном чепце и белоснежной широченной рубашке, бледная, с трясущимися губами.

Она вымолвила лишь одно слово:

— Что?

Поликала обратил к ней взволнованное и красное от напряжения лицо:

— Родила семимесячного, мальчика, но мёртвого...

Анастасия едва не упала, закричала, и спальня Марии сразу наполнилась людьми: прибежала снизу повитуха, принялась хлопотать возле тела Марии, сыпать ей под нос нюхательную соль, прикрывать сброшенным одеялом кровавые простыни.

Мария пришла в себя, тусклым и ничего не понимающим взглядом обвела многочисленных служанок, бестолково суетящихся возле её ложа, взглянула на Поликалу, всё ещё стоящего с растопыренными окровавленными руками.

— Бедная госпожа, — вздохнул Поликала, — как вы страдаете, как мучаетесь. Но ваш сын мёртв, он родился уже мёртвым.

Он тут же приказал принести горячие тазы с водой, свежие полотенца и сухие простыни, переложить Марию на чистую постель, а сам окунул руки в таз и тщательно вымыл их...