Он явно гордился собственным достижением.

Катон посмотрел на берег. Люди Фульвия уже ворвались в лагерь мятежников и крошили их на мелкие куски. Трибун повернулся к наварху.

— Остаешься здесь за главного. Стереги корабли хлебного флота и пошли на берег часть своих пехотинцев на помощь легионерам.

— Да, господин. Куда ты собрался?

— Осталось несделанным еще одно дело, — спокойным голосом сказал Катон. — Попытаюсь спасти заложников. В случае чего, я оставил приказ, чтобы командование принял центурион Фульвий.

Бальб кивнул:

— Удачи тебе, господин.

Катон усмехнулся постному тону наварха.

— Похоже, ты привык сомневаться во мне. Я вернусь, Бальб. Даю тебе слово.

— Тем более удачи тебе, господин.

— Благодарю, — Катон хлопнул моряка по плечу, повернулся к Аттикусу и остальным, и повел их к шлюпке, причаленной к борту хлебного корабля.

Шлюпка с легким толчком выскочила на полоску песка, и Аттикус упал на колени.

— Вот дерьмо, — пробормотал он, поднимаясь на ноги и перелезая через ее борт.

— Лучше теперь будем говорить по-гречески, — посоветовал Катон, — раз уж мы хотим, чтобы нас приняли за мятежников.

Они переоделись в рубахи, снятые с мятежников, убитых на кораблях хлебного флота, перехватив их в поясе оружейными перевязями. Со стороны римские мечи могли показаться подозрительными, впрочем, их нетрудно было выдать за захваченные. Судя по полным паники и смятения звукам, доносившимся из лагеря, Катон имел все основания надеяться на то, что мятежники уже слишком заняты заботой о собственных жизнях, чтобы разыскивать римлян, пробравшихся в их ряды.

Он указал на возвышающуюся невдалеке скалу.

— Оставим лодку за ней.

Убедившись, что лодка не бросается в глаза и ею можно будет воспользоваться в случае внезапного бегства, трибун повел своих спутников к просторным шатрам в той части лагеря, где вчера видел Аякса и его свиту. Каменистый склон усеивали кусты и пучки грубой травы, цеплявшиеся за их рубахи. Наконец склон стал менее крутым, и голоса бунтовщиков доносились теперь до римлян более четко. Здесь спешили и перекликались, но не было той паники и разгула страстей, которые бушевали в главной части лагеря. Растительности вокруг было меньше, так как рабы уже повыдергивали сухую траву и кусты на растопку. Справа раздался внезапный шелест, и по знаку Катона все четверо припали к земле. Впереди пробежала небольшая группа: мужчина, женщина и двое детей, все с какими-то свертками в руках. Бросив нервный взгляд на верх склона, мужчина подогнал своих спутников вперед. Пробежав невдалеке от римлян, они растворились во тьме. Как только стихли звуки их шагов, Катон с облегчением выдохнул и шепнул:

— Пошли.

Бойцы двинулись дальше, к лагерным кострам, освещавшим склон поверху. Пригибаясь и оглядываясь по сторонам, они продвигались вперед. Над склоном уже были видны верхи палаток, и Катон свернул к небольшому скальному выступу, за которым можно было укрыться и оценить ситуацию. Между двумя глыбами здесь оказался естественный зазор, в котором могли спрятаться двое. Командир приказал легионерам держаться чуть позади, а сам вместе с Аттикусом пополз вперед. Глыбы находились на естественном возвышении, откуда открывался прекрасный обзор места, которое Аякс выбрал для своего шатра и палаток телохранителей. Самые большие шатры окружало открытое пространство, за ним шли палатки поменьше, а сбоку располагался небольшой сарай с давно заброшенными загонами. Костры, оставленные в спешке, вызванной нападением римлян, уже догорали. Осматриваясь, Катон увидел возле большого шатра несколько человек с копьями; возле них сидевшая на корточках старуха торопливо укладывала какие-то пожитки на расстеленное на земле одеяло. Во тьме были заметны другие фигуры, убегавшие от продвигавшихся вдоль берега римлян. Катон невольно удивился, пытаясь понять, на что рассчитывают эти люди. Добравшись до конца полуострова, они окажутся в ловушке.

— И что теперь? — пробормотал Аттикус. — Где, по-твоему, могут держать Макрона и дочь сенатора?

— Где-то невдалеке от его шатра. — Катон вспомнил дикарское веселье в глазах гладиатора, распространявшегося о страданиях Макрона и Юлии. — Он держит их неподалеку от себя, чтобы насладиться их мучениями. И чтобы были под рукой. Возможно, в одной из палаток или в этих загонах. Надо подобраться поближе.

Аттикус кивнул.

— Лучше всего обойти кругом, господин. И зайти за загоны, где света не так много.

Катон осмотрелся.

— Да. Ты прав. Пошли.

Они отползли назад к Вульсо и Мусе, а затем все четверо направились по кустарнику в обход палаток, по длинной дуге, направленной к противоположному краю полуострова. Вокруг то и дело попадались бегущие из лагеря рабы, они устремлялись вверх по склону. И, словно по какому-то неписаному взаимному соглашению, небольшой отряд римлян и ударившиеся в бегство мятежники старательно обходили друг друга, прячась в тени, а затем спешили дальше. Наконец Катон заметил, что самые большие шатры оказались как раз за загонами, и жестом подозвал к себе своих людей.

— Теперь подойдем ближе.

Они крались сквозь ряды укрытий, навесов, натянутых на грубые каркасы, сейчас опустевших. Впрочем, в некоторых находились люди. Внезапно пронзительный крик пробрал кожу мурашками, и Катон не сразу понял, что слышит детский плач. Негромко заворковала женщина, и писк младенца умолк. Но встречалось и другое: кое-кто, удирая из лагеря, воспользовался возможностью задержаться в одной из пустых палаток, рассчитывая найти в ней поживу. Катон едва не споткнулся об одного из них; скрючившись в тени, он тащил из палатки большую серебряную чашу. Мужчина вскочил на ноги, и свет костра упал на его лицо, обрисовав морщины из-под лохматой шевелюры и всклокоченной бороды.

— Осторожно, господин! — Аттикус оттолкнул Катона в сторону, заметив нож в руках мятежника.

Лезвие просвистело мимо уха Катона. Аттикус расчетливым ударом уложил раба на землю. Выхватив нож из пальцев обездвиженного врага, оптион завел руку, чтобы перерезать ему горло.

— Не надо, — остановил его центурион. — Пусть живет. Пошли дальше.

Теперь загоны находились совсем близко, и Катон осторожно прокладывал путь сквозь скопление укрытий. Позади загонов было свободное пространство до того самого шатра, который Катон считал личным шатром гладиатора… Возле него группа людей наблюдала за царившей в основном лагере паникой; они встревоженно переговаривались, однако Катон не мог разобрать их слов. Стены загонов поднимались до его плеч, и трибун понимал, что если он встанет и выглянет из-за стены, разыскивая Макрона и Юлию, его непременно заметят.

Приподнявшись насколько возможно, он негромко позвал: