сам я простудился на похоронах архиепископа Дембовского и теперь, кашляя и отплевываясь, сижу взаперти в своем доме и грею конечности. И чувствую, как быстро подступает старость. Это правда, что смерть архиепископа и мое здоровье подорвала, поскольку он был близким мне человеком и нас связывали добрые отношения, какие могут связывать лишь двух служителей Церкви. Думаю, что постепенно и мой час близится, а поскольку свой труд я не закончил, ощущаю тревогу и страх, что не успею увидеть Библиотеку братьев Залуских. Я договорился о встрече с епископом Залуским: как только морозы спадут, отправлюсь в Варшаву, чему он очень обрадовался и пообещал предоставить мне кров.

Простите, что сегодня беседую с Вами столь коротко, но, кажется, меня одолела лихорадка, а спящая собака не позволяет заменить перо. Щенков моей Сабы я раздал, и теперь в доме пусто и печально.

Я нашел кое-что для Вас, милостивая госпожа, и переписываю, надеясь занять Вас чем-то более интересным, нежели хозяйственные труды et cetera[132].

Как может сидящий в комнате видеть, что происходит снаружи?

Тот, кто хотел бы видеть все происходящее во дворе, не глядя собственным оком, но почивая, пускай устроит темную комнату, тщательно закрыв окна, чтобы не было света со двора. Затем пускай проделает дыру круглую, небольшую, непосредственно в направлении двора, и в нее поместит стекло из подзорной трубы или очков, которое бы представляло вещи крупнее, нежели они являются на самом деле; сделав это, пускай в темной комнате напротив этого окошка повесит тонкую белую плотную ткань или большой лист белой бумаги. На этом полотне или экране можно будет увидеть все, что происходит во дворе: кто ходит, ездит, дерется, хулиганит, выносит припасы из кладовой или подвала.

Я испробовал это сегодня, и, признаюсь, успешно, хотя изображение было расплывчатым и я мало что сумел распознать.

Также отправляю Вам весьма ценный предмет – календари Станислава Дунчевского. Один за прошлый год и включает изображение польских королей до Зигмунта Августа. Второй, новый, от Зигмунта Августа до Августа II. Внучкам своим сможете об этом рассказывать, не слишком полагаясь на память, всегда дырявую и неполную…

Ris 355. camera obscura 2

О нежданном госте, который заявляется к ксендзу Хмелёвскому ночью

Ксендз замирает с пером в руке на середине фразы, потому что, хотя уже совсем стемнело, к фирлеювской плебании подъезжает экипаж. Во дворе слышится стук конских копыт, затем нетерпеливое фырканье. Моментально проснувшись, Саба спрыгивает с колен и, тихо повизгивая, бросается к двери. Звуки разлетаются в мокром тумане, точно струи воды из лейки. Кто это может быть в такой час? Отец Хмелёвский подходит к окну, но в темноте плохо видно, чтó там происходит, слышен голос Рошко, но какой-то сонный, неприязненный, а спустя мгновение еще другие голоса, незнакомые. Двор снова затянуло речным туманом, голоса разносятся в нем неуверенно, затихая на полуслове. Ксендз ждет, пока Рошко подойдет к двери, но его все нет. Куда же подевалась экономка? Задремала над тазом, в котором мыла ноги перед сном; в свете гаснущей свечи ксендзу видна ее опущенная голова. Он берет свечу и сам идет к двери. Видит телегу, а рядом какие-то фигуры, закутанные с головы до пят, словно привидения. Появляется также Рошко, сонный, со стебельками соломы в волосах.

– Кто там?! – храбро восклицает ксендз. – Кто бродит по ночам и нарушает покой христианской души?

Тогда к нему приближается одно из привидений, то, что поменьше, и ксендз сразу, еще не видя лица, узнает старика Шора. У Хмелёвского перехватывает дыхание, так он изумлен этой картиной. На мгновение ксендз теряет дар речи. Что же они тут делают ночью, эти чертовы евреи? Однако ему хватает самообладания приказать Рошко оставить их и идти в дом.

Ксендз узнает и Грицко – до чего возмужал! Шор молча ведет ксендза к телеге с брезентовым навесом и одним движением откидывает полог. Отец Хмелёвский видит нечто невероятное. Телега почти целиком заполнена книгами. Они лежат, сложенные стопками по три-четыре штуки, перевязанные ремнями.

– Матерь Божья, – восклицает ксендз, и последний слог, это тихое «я», задувает пламя свечи. Затем втроем они молча переносят книги в плебанию, в кладовку, где ксендз хранит мед, воск и кусочки трута, чтобы летом окуривать пчел.

Хмелёвский ни о чем не спрашивает, только предлагает рюмку глинтвейна, который держит на печи, – они ведь замерзли. Тогда Шор откидывает на спину капюшон, и ксендз видит его лицо, все в синяках: когда он разливает по стаканам вино, к сожалению уже остывшее, у него трясутся руки.

Затем гости исчезают.

О пещере в форме буквы алеф

Нужно пройти христианскую часть деревни, миновать перекресток, который служит маленькой рыночной площадью, здесь находится корчма брата Соблы, в которой торгуют наливкой из местных трав – в качестве лекарства, а не напитка. Есть еще склад товаров и кузница. Дальше надо идти прямо, мимо костела и плебании, затем католического кладбища, дюжины побеленных домов мазуров (так здесь называют польских поселенцев), небольшой православной церквушки, подняться над деревней – и будет пещера. Деревенские жители боятся туда ходить, там обитают привидения, весна здесь – осень, а осень – весна, время течет в своем ритме, не таком, как внизу. Собственно, мало кто знает, насколько велика эта пещера, но говорят, что она имеет форму буквы алеф – что это огромный подземный алеф, печать, первая буква, на которой покоится мир. Может, где-то далеко в мире под землей есть и другие буквы, целый алфавит, состоящий из ничего, из подземного воздуха, мрака, журчания подземных вод? Израиль верит, что это большая удача – жить так близко от первой буквы, да еще около еврейского кладбища с видом на реку. У него всегда перехватывает дыхание от восторга, когда с холма над деревней он смотрит на мир. Такой прекрасный и одновременно такой жестокий. Парадокс, точно как в книге Зоар.

Ris 357. Jaskinia w ksztalcie alef

Они везут Енту тайно, на рассвете. Завернув в саван, прикрыв сеном – на случай чересчур любопытных посторонних взоров. Четверо мужчин и три женщины. Затем через узкий лаз мужчины на веревках спускаются в пещеру, вместе с телом; оно легкое, словно набито сухими листьями. Исчезают на четверть часа и возвращаются уже без тела. Енту устроили на подстилке из шкур в каменной нише, в недрах земли – так они говорят. Еще говорят, что странное чувство – поднимать такое тело,