В 1913–1914 годы Мунк создал целый ряд графических работ с сюжетами, которым была присуща мягкая эротика (за исключением одного явно агрессивного мотива на офорте «Укус», где изображен мужчина, кусающий женщину за грудь, – своего рода «Вампир» наоборот). Девушка, послужившая моделью для некоторых из них, сильно напоминает Ингеборг Каурин, работавшую, по словам Перлса, недолгое время служанкой в Гримсрёде. Маловероятно, чтобы между Мунком и юной Ингеборг, бывшей на 31 год младше его, возникла сексуальная связь (хотя Густав Вигеланн несколько лет спустя женился на ровеснице Ингеборг). Однако похоже на то, что Мунк стал проще относиться и к женщинам, и вообще ко всему, что связано с сексуальностью.

Это впечатление подтверждают картины, созданные им в течение краткого пребывания в Париже в феврале 1914 года. Он воспользовался услугами натурщицы Селины Кювелье, сделав несколько красивых гравюр и, помимо прочего, чувственное ню и портрет с мужчиной в полуобнаженном виде. Впрочем, здесь художник заставил вспомнить прежнего Мунка, когда неожиданно, мало кого предупредив, уехал из Парижа, чем вызвал сильный гнев Селины. В один прекрасный день она пришла позировать и узнала, что Мунк накануне отбыл на родину. И дело тут совсем не в деньгах, которые он остался ей должен. «Вы поступили некрасиво», – написала ему Селина.

Это подозрительно напоминает побег, хотя Мунк изначально не собирался оставаться в Париже надолго. Не может быть сомнений, что ему удалось вызвать у Селины интерес, выходящий далеко за рамки чисто профессиональных взаимоотношений. Месяц спустя в Мосс пришло ее несколько меланхоличное письмо, где она выражает сожаление о его затянувшемся молчании. Селина надеялась, что Мунк еще вернется.

То, что Мунк больше не боялся подпускать близко к себе женщин, возможно, помогло ему справиться с образом Альма-матер, до сих пор казавшимся несколько безжизненным. Но, наверное, еще важнее было то, что он нашел подходящую модель. Ее звали Карен Борген, и она и вправду была матерью – не чьей иной, как матерью Ингеборг Каурин.

Последствием выставки «Зондербунда» стал стремительный рост популярности Мунка за рубежом. Весной 1914 года к нему обратились из Цюриха с предложением устроить большую выставку в Швейцарии. Да и завоевание России, о котором пророчествовал Тис, постепенно начало обретать конкретные формы: в Санкт-Петербурге у Мунка обнаружился горячий поклонник Наум Кауфман, который не только был готов приобрести полное собрание его графики, но и организовать выставку живописи в столице России.

Но все же самой важной страной для Мунка оставалась Германия, где Курт Глазер не покладая рук работал над новой книгой о нем. Для уточнения деталей он попросил Мунка о встрече и 21 июля 1914 года отправился из Берлина в Кристианию – проездом через Любек, где хотел повидаться с доктором Линде.

Но 23 июля император Австро-Венгрии направил ультиматум королю Сербии, а пять дней спустя последовало официальное объявление войны. Глазер поспешил домой – Германия была союзником Австро-Венгрии, и он предполагал дальнейшее трагическое развитие событий. Уже 1 августа Германия вступила в войну с Россией, еще через два дня с Францией, на следующий день с Англией. В результате этой войны старой Европе было суждено навсегда прекратить свое существование. Наступали новые времена.

Германия вступила в Первую мировую войну с большим воодушевлением. Поддались патриотическим настроениям и все немецкие друзья Мунка; всеобщий энтузиазм захватил даже Шифлера. Вот что написал в те дни этот, казалось бы, мудрый и уравновешенный ценитель прекрасного: «Настали времена, коих мы так долго ждали, но не со страхом, а с нетерпением, – меч больше не может покоиться в ножнах. Времена ужасные и все же восхитительные. Какое счастье стать свидетелем того, как немецкий народ единодушно поднимается на борьбу. Это не шумная восторженная толпа, а сосредоточенное воинство, исполненное чувства долга и благочестия, и к тому же сдержанного негодования на этих русских, этих французов и – ха! – этих англичан, что оторвали наш усердный, трудолюбивый народ от работы – сохи, станка или книг, – и вынудили взять в руки оружие».

И это не пустые слова. Семья Шифлеров внесла свой вклад в общее дело. Когда отец писал эти строки, сын, которого тоже звали Густав, уже несколько недель пребывал на фронте.

Мунк прожил в Германии не один год. Там он обрел настоящих друзей, во многом именно Германии он обязан своей славой и львиной долей доходов. В Англии едва ли даже подозревали о его существовании.

И все же художник не разделял настроений немцев, и причин тому было несколько.

Хотя нельзя сказать, что французы встретили его искусство с распростертыми объятиями, Францию, и в особенности Париж, Мунк очень любил. Поэтому мировую войну он воспринял прежде всего как конфликт между двумя странами, к которым питал глубокую привязанность. Для него это была своего рода гражданская война в Европе.

Кроме того, Мунк, как и многие другие, отрицательно отнесся к тактике Германии в начале войны. Неожиданное нападение на нейтральную Бельгию вызвало шок в странах Европы, соблюдавших нейтралитет, в том числе и в Норвегии.

Третья причина была скорее личного свойства. Среди лучших друзей Мунка было много немцев, но в то же время его оскорбляло поведение людей вроде Перлсов и Штейнбарта, которые, по словам художника, «видимо, считают, что золотой ключик открывает перед ними все двери»:

Для наглеца Штейнбарта – немца, сына великой нации – даже подписанный им собственной рукой договор был не указ (вот вам история с Бельгией в миниатюре).

Война доставила Мунку много хлопот. В Берлине остались его печатные формы, и художнику пришлось выложить баснословную сумму, чтобы в условиях военного времени организовать их перевозку в Норвегию. Правда, тревога Мунка по поводу форм, хранившихся у Макса Линде в Любеке, немного непонятна. Мунк послал Линде телеграмму, предлагая заодно переправить в Норвегию и их, чем привел доктора в изрядное недоумение. Во-первых, формы из «папки Линде» были собственностью доктора, а во-вторых, по договору, заключенному между Линде и Мунком, их нельзя было использовать для новых оттисков.

Мунк опасался, что свертывание немецкого рынка нанесет удар по его финансам. Уже в конце августа Гирлёфф с беспокойством пишет ему: «Как обстоят дела с Германией? Что будет с тамошними крупными заказами?» В октябре Равенсберг замечает: «Мунка страшат экономические перспективы, в ближайшее время о Германии придется забыть, возможно, страной будущего для него станет Америка».

Мировая война серьезно повлияла на настроения Мунка; ужасы и страдания, переживаемые Европой, нашли отклик в его творчестве. Он сделал несколько литографий, в которых отразились военные мотивы. На одной из них, исполненной веры в лучшее будущее, над полем боя возвышается фигура молодой женщины, символизирующая «Объединенные штаты Европы». Ужасам войны посвящена серия литографий, объединенных общим заглавием «Рагнарок». Мунк пристально следил за ходом военных действий, и в особенности за масштабными операциями немецких подводных лодок, начавшимися в феврале 1917 года и стоившими жизни многим норвежским морякам.