— Раздобудь мне ордер, а там посмотрим.

Мона встала и кивнула Бауэру.

— Дай мне адрес Кляйбера и его матери, — обратилась она к Фишеру.

Фишер вырвал листок из своего блокнота и подал его Моне.

— И что ты с ним будешь делать? — спросил он, но так, вроде бы уже знал ответ.

— Достань мне ордер, и тогда все будет в порядке. Задним числом никто не будет поднимать шум, — сказала Мона.

Вместе с Бауэром, следовавшим за ней, словно гончий пес, она вышла из кабинета, оставив там четверых мужчин в состоянии полной растерянности.

Казалось, что в подвале становилось все жарче, но, возможно, все дело было в том, что у Давида держалась температура и его мучила жажда. Сабина уже влила в него целую литровую бутылку воды, но он все еще испытывал такую жажду, словно прогулялся по пустыне. Проблема состояла в том, что он не мог послать Сабину за водой. Если она сейчас выйдет, то их связь прервется, и она снова поймет, что ей нужно делать: убить Давида, чтобы он не мог выдать ее.

Сабина все говорила и говорила, и до сих пор Давиду не пришлось предпринимать слишком много усилий, чтобы не дать иссякнуть этому бесконечному потоку откровений. Такие, как Сабина, проходили терапию, и даже, очевидно, не одну, только по одной-единственной причине: чтобы снова и снова выкладывать свои проблемы людям, которые обязаны были ее выслушать и дать ей то, что она не получала от других, — любовь, сочувствие, заботу. Так она хотя бы на короткое время чувствовала себя самой собой — человеком, личностью.

Таким образом, они с эпическими подробностями прошли детство Сабины, которое она провела в тени старшего брата. В юности у Сабины появились прыщи, она потолстела, из-за чего ее стали любить еще меньше, чем в детстве. Вот Сабина — молодая женщина, открывшая для себя секс как возможность хотя бы на короткое время привязывать к себе мужчин. А вот Сабина в возрасте под тридцать лет, когда она поняла, что мужчины, которых она хотела, не любили ее, а лишь пользовались ее чрезмерной готовностью отдаться. Сабина в возрасте за тридцать лет, бросившая хорошую работу на государственной службе в министерстве финансов, потому что один из психотерапевтов внушил ей, что она призвана быть человеком искусства. Сабина в возрасте под сорок лет, когда до нее постепенно дошло, что этот совет был плохим: никто не хотел покупать или выставлять ее произведения искусства, а вся окологалерейная тусовка оказалась сплошь продажной. И вот Сабине уже слегка за сорок лет, она почти разорилась, родители с неохотой присылали ей деньги, чтобы она не умерла с голоду, — каждый месяц, причем всегда такую сумму, которую она считала слишком маленькой для удовлетворения своих потребностей. А теперь медленно, но верно они приближались к настоящему времени или, точнее говоря, к ее недавнему прошлому.

Янош. Как она познакомилась с ним? Как ему удалось сделать ее орудием в своих руках? (Давиду сразу стало ясно, что она никогда не была для него чем-то большим.) Сабина в роли серийного убийцы, тщательно планирующая каждый свой шаг, не оставляющая никаких следов, по которым можно было бы ее обнаружить? Для этого у нее просто не хватило бы ума.

— Янош, — сказал Давид, горло у него было словно наждачная бумага. — Как вы с ним…

Сабина сидела рядом, скрестив ноги. Он смотрел на нее снизу вверх, хотя лежа на боку делать это было затруднительно (она, несмотря на оказанное ему доверие, даже не ослабила его путы), чтобы она не подумала, что его интерес к ней ослаб хотя бы на секунду. Она не ответила, очевидно, раздумывая, что можно ему говорить, а что нет. Потом ей, наверное, пришло в голову, что он все равно отсюда живым не выйдет. Странная самодовольная улыбка вдруг появилась на ее губах.

— Это было, когда я впервые пришла на семинар, — начала она, и ее губы сжались.

Она уставилась в пространство перед собой.

— Он заговорил со мной в городской электричке, в Герстинге, когда я возвращалась домой в последний день семинара. А почему ты хочешь это знать? — спросила она, наморщив лоб.

Затем Давид с облегчением заметил, что ее лицо смягчилось, и внутренне облегченно вздохнул. Желание рассказать о себе и Яноше победило.

2003 год

Дело было весной. Тогда Янош почувствовал, как в нем опять растет желание и что подавлять его становится все труднее. В это время он напал на одну полячку, путешествовавшую автостопом, сбил ее с ног, усыпил наркотиком, который теперь, благодаря своей работе, мог доставать без особого труда, и изрезал ее. Путешественница выжила, но обращаться в полицию не стала. Ему еще раз повезло. Но облегчения он не почувствовал — он больше его не чувствовал, потому что к тому времени уже слишком хорошо знал, что все это означает. Он уже не мог вводить себя в заблуждение. Теперь он знал, как называют людей, подобных ему, знал, что в тюремной иерархии они считались подонками из подонков и к ним относились почти так же, как к насильникам детей. Он не хотел быть таким, он хотел быть нормальным, хотел, чтобы у него была подруга и, может быть, когда-нибудь даже дети.

К несчастью, нормального полового акта у него не получалось, а он знал, что молодые женщины ждут от него именно этого. Его ненависть к ним росла. Однажды к нему в руки снова попало письмо его бабушки к его отцу, то самое письмо, которое он припрятал много лет назад, и вдруг ему показалось, что он знает, почему он стал таким, каким стал. Это было «задание» его семьи — искать правду через столько лет лжи и молчания. Его навязчивая идея — вскрывать людей — была обусловлена тем, что он хотел видеть их внутреннюю сущность, правду, которую они не могли бы отрицать, потому что она была видимой, явной, облеченной в плоть. Он считал, что его отец стал хирургом потому, что тоже подсознательно искал правду. И ему показалось, что он нашел виновного: это был его дядя, проповедующий правду, а сам живущий во лжи.

Однажды ему в голову пришла идея тайно понаблюдать за участниками семинара, который проводил его дядя. Каждый вечер, когда они собирались отправляться в обратный путь, домой, он стоял за кустом у ворот виллы. Сабина сразу бросилась ему в глаза, потому что она с каждым днем выглядела все несчастнее, постоянно была заплаканной. В конце семинара она испытывала к Плессену почти такое же чувство ненависти, как и он, хотя и по другим причинам. Фабиан был первым психотерапевтом, который отказался сочувствовать ей. Он обращался с ней строго, не давал никаких поблажек, а она к этому не привыкла. Он натолкнул ее на мысль, что вся ее жизнь была сплошной цепью ошибок, а теперь ей надо было их определить. Проблема, однако, состояла в том, что Сабина чувствовала, что она не в состоянии этого сделать. Для нее намного легче оказалось стать орудием в руках Яноша, чем серьезно и последовательно заниматься своим будущим. Она могла лишь оставаться такой, как была: убежденной в том, что в ее судьбе виноваты все, кроме нее самой.

Янош распознал это и обратил в свою пользу ее неудержимое тщеславие, желание, чтобы ее постоянно хвалили, ее неудовлетворенное честолюбие. Заполучить Сабину в качестве помощницы было легким упражнением на клавиатуре инструмента под названием «манипуляции», которым он за это время овладел так, как никто другой.