Растерянным Достоевский не выглядел, напротив, был явно раздражен.

Визит протекал скучно. Как рассказала мне насмешливо Цесаревна, Федор Михайлович последовательно нарушил все правила этикета. Он вставал, когда хотел, и даже разгуливал по комнате, подыскивая какое-то слово. Цесаревич наблюдал за ним почти испуганно…

Как и было условлено, через полчаса я зашел в комнату и, подойдя к Федору Михайловичу, прошептал, что аудиенция закончена. Он кивнул и тотчас поднялся проститься. После чего ушел, спокойно повернувшись к Цесаревичу спиной, а не пятясь, как требовал тот же этикет. Нечасто бывало в жизни Цесаревича, чтобы с ним обращались, как с простым смертным…

– Хорош гусь, – сказал Наследник, когда Достоевский ушел. Сказал с облегчением, ибо нервность писателя передалась и ему. К тому же он боялся, что у Федора Михайловича начнется припадок.

Конечно, Победоносцев поздравил родственника – сообщил, что Наследник благодарил его за радость послушать великого русского писателя-патриота. Мне показалось, что бывший каторжник был горд. Во всяком случае, впоследствии заметил мне, что Цесаревич – искренний человек. И если не самый умный, то обладает кое-чем поважнее – он любит Россию такой, какая она есть.

Через неделю меня пригласили на вечер к княгине Урусовой, в Петергоф… Играл оркестр.

Была ее племянница Натали, прехорошенькая, с прелестной родинкой на щеке и губками бантиком. Впоследствии она унаследовала все огромное урусовское состояние.

После революции спасалась у любимой горничной.

Пришла к ней с саквояжем, в котором лежали фамильные драгоценности – все, что успела вынести из особняка. У горничной она обнаружила множество своей посуды и вещей. Та беспардонно воровала. Ей бы, узнав это, уйти с драгоценным саквояжем прочь. Но она осталась. И саквояж погубил. Любимая горничная донесла. Драгоценности красногвардейцы разделили с горничной, а несчастную Натали отправили на Гороховую, где в здании Градоначальства разместилась ЧК.

Говорят, Натали умерла в Соловецком лагере. А горничную убили следующей же ночью после дележа драгоценностей – видимо, те же красногвардейцы. И её погубили урусовские камушки…

А тогда они сидели под розовым тентом, бросавшим нежный свет на лица, – хорошенькая Натали и княгиня Урусова с подругами, старыми фрейлинами Дарьей Тютчевой и Александрин Толстой.

И в тот день я одним из первых узнал сенсацию… Рассказывали наперебой. Оказалось, все произошло вчера – Государь женился!

Александрин:

– Он сошел с ума – годовой траур только начался! Это вызов всей романовской Семье, религии, обычаям… Вызов России!

Дарья:

– Оказывается, он только ждал сорокового дня! И когда прошли «сороковины»…

Александрин:

– Бедный Адлерберг, его заставили быть свидетелем! Он посмел спросить: следует ли торопиться? И будто бы получил ответ: «Я – Государь и единственный судья на земле своим и вашим поступкам, я и Господь на небе». И свадьба состоялась…

– Самое стыдное… – вздохнула княгиня Урусова. – Думаю, он бы подождал… столько лет ждал. Но теперь он ждать боится, ему приходится ценить каждый день, прожитый без покушения. Вот так неизвестные мерзавцы могут заставлять Государя совершать стыдные поступки… И это Государь всея Руси! Благодарю Бога, что мой муж не увидел этого позора.

– И ложь продолжается, – подхватила Дарья. – Он запретил объявлять о венчании, пока не кончится траур! Какой всё это стыд!

– Как всё было? – со смешным любопытством спросила хорошенькая Натали.

– Как и должно быть – постыдно. В одной из комнат Большого дворца тайно установили походный алтарь. И Государь, только что потерявший императрицу, повел к венцу девку! Присутствовало ближайшее окружение: Адлерберг, два генерал-адъютанта… Потом они всем говорили, что были против, но Государь заставил…

– И всё-таки это очень романтично, – вздохнула Натали.

Последовал грозный взгляд Дарьи Тютчевой и поучительные слова:

– Старик-Император, тотчас забывший несчастную жену и женившийся на молодой развратнице, – таков будет отзвук в обществе. Наша новая августейшая пара – на смех людям. Девка и старик. А ведь еще недавно был бравый мужчина… Я на днях заметила – у него так исхудали руки, что кольца сваливаются с пальцев.

– И где вы видите старика? – усмехнулась княгиня Урусова. – Бравый красавец, еще молодец хоть куда!

(Далекая от двора княгиня не понимала, что это часть упорной дворцовой легенды – о молодухе, которая иссушила старого Государя, сделав его совершенным рамоликом, неспособным править.)

Дарья не хотела слышать возражений, она продолжала ту же песню:

– И беда России в том, что этот небывалый позор свершился в страшное время, когда шатаются устои! – Это уже был голос обожаемого ею Победоносцева.

– Насчет «небывалого» не стоит преувеличивать. В конце концов, Петр Великий женился на кухарке очень вольного поведения и сделал ее императрицей, – заметила княгиня.

Племянница засмеялась.

Но непреклонная Дарья произнесла страстный монолог:

– Вы забываете: Петр Великий был истинный Государь, и страх перед ним был таков, что никто не смел даже подумать обсуждать его поступки… Но наш слабый, несчастный, решивший править по-европейски должен (увы!) думать об общественном мнении. Наш не понимает то, что хорошо знал его великий отец: с врожденной нашей необузданностью можно долго и тщетно бороться, но побороть ее удастся только по-русски – силой и твердостью… Его отец знал: строгость по нраву русскому человеку. Дали нам свободу мысли, свободу печати – бросили все разом, думая этим ускорить развитие России. Сгоряча стали все ломать. И бешеный поток этот, которому была открыта преграда, тотчас вырвался из своих пределов. А что он породил? Горсть выродков, которые убивают! – (Победоносцев! Победоносцев!) – И что самое потрясающее, – продолжала Тютчева, перепрыгивая на прежнюю тему, – единственным, кто чувствовал себя хорошо на этой стыдной свадьбе, был Государь. Веселился, шутил, явно был счастлив в голубом гусарском мундире… Голубой цвет должен был его молодить… Даже невеста в великолепном подвенечном платье чувствовала себя неловко – она была пунцовой… Вчера ее мальчик уже бегал по покоям, где умерла наша Святая…

– Как мне жалко Государя. Слабый, влюбленный человек, – сказала Александрин.

Княгиня сочувственно вздохнула. (Только потом я узнал – у нее был роман с Государем когда-то.)

– А мне его не жалко. Я боюсь, что если увижу эту развратницу в покоях Святой, не удержусь и попросту дам ей пощечину. И чтобы не случилось такого скандала, я ухожу в отставку, уезжаю в Москву к сестрам, – сообщила Дарья.

– Боже мой, как нам всем будет тебя не хватать! Мне трудно даже представить наши вечера без тебя, дорогая, – сказала княгиня.

И тогда Дарья Тютчева произнесла слова, заставившие меня вздрогнуть. Проговорила значительно, раздельно: