– А что? – опять заговорил Раппопорт. – И наивные потомки, Лева, будут читать наши газеты (архивы-то уничтожат!) и думать, что мы были свободны и счастливы.

– Словесное счастье!

– А реальное – нам невдомек.

– Партайгеноссе Раппопорт прав, – повысил голос Максим, – нами никогда не двигали гуманные соображения, которые изложены в наших программах. Вождями руководят два обстоятельства: жажда власти и страх. Чехословакия – это жажда власти. Щель в железном занавесе с Западом – страх перед Китаем. Задача печати – прикрывать истинные намерения лидеров. Мы – иллюзионисты!

– Тс-с-с… – Яков Маркович поднял руки. – Вам не скучно, Катя, Люся? Вы приуныли… Одна политика, молодые люди. Никакого внимания противоположному полу. Выпьем за прекрасных дам!

– За бабей! – сказал Закаморный. – Я вот все думаю, как назвать наше общество…

– Тебе поручили, – поинтересовался Полищук, – или сам?

– Сам. Знаете, есть одноразовая посуда – из бумаги: поел и выбросил. Теперь делают полотенца, носовые платки, носки из бумаги. А мы – одноразовое общество. Пожили и умерли. У нас одноразовая философия: высказались и забыли. У нас нет прошлого и нет будущего: любого из нас можно сплюнуть в урну.

– В Одессе, говорят, есть секретный завод, – вспомнил Лев, – перерабатывающий макулатуру. Своеобразный Антиполитиздат. Вышедшие миллионными тиражами речи там превращают опять в бумагу.

– Народ жалко, – сказал молчавший до этого Анечкин муж Семен.

Яков Маркович усмехнулся, хотел возразить, но не стал. А Максим поддержал Семена.

– Народ замечательно деградирует. Уровень культуры – это не число книг, а число унитазов. У нас унитазами пользуются едва ли двадцать процентов населения. Остальные – очком при пятидесятиградусном морозе. Все обленились. Левша, который мог подковать блоху, теперь не способен починить кран.

– А говорят, у нас однопартийная система, – выкликнул, допив рюмку, Полищук. – У нас давно есть вторая партия – партия наплевистов. Наплевизм – массовая философия, всем на все плевать.

– К сожалению, коммунисты действуют, – вставил опять Семен, – а наплевисты – терпят.

– Это не так, – мгновенно возразил Раппопорт. – У нас работал такой симпатичный парень по фамилии Месяц. Поехал он в Курск, в командировку, и вечерком, когда зажглись фонари, вышел на балкон и стал делать пипи на прохожих. И описал инструктора отдела пропаганды обкома, культурно гулявшего с женой. Макарцеву пришлось Месяца уволить, как инакомыслящего. Так что наплевисты совершают поступки! Со мной, правда, вопрос сложнее, поскольку я коммунист-наплевист.

– Похоже, – сказал Закаморный. – История с субботником: наплевал в душу всем, Рап!

– И наплюю еще! Я вас не шокирую, юные леди?

– Вы что думаете, мы маленькие? Да мы… – Катя смутилась, не договорила.

– Во что же верить? – тихо проговорила Сироткина, ни к кому не обращаясь.

– Уж и не знаю, во что, Наденька, – печально ответил Раппопорт. – Я, деточка, верил в Сталина…

– Вы?

– Да, я. Мы верили в Сталина, а он на нас наплевал. За это мы его оплевали тоже. Посоветовал бы верить в Бога, но это для вас нереально. Верьте в людей, которым… вы верите. Что же еще остается?

Надя порозовела, поняв намек. Ивлев, однако, не пришел, не позвонил и теперь уж не придет.

– Послушайте, мужчины! – Анечка встала, потянулась и оглядела всех. – Нельзя же круглосуточно разговаривать. Давайте споем, что ли?

– Давайте! – радостно согласился Семен и вдруг затянул высоким тенором:

От Москвы до самых до окраин,

С южных гор до северных морей

Человек проходит, как хозяин,

Если он, конечно, не еврей.

– Сема, господи, ну разве нельзя без политики? – Локоткову вдруг прорвало. – Я так боюсь за этот ваш треп, так боюсь!…

– Перестань, Аня! – обрезал Семен.

– Ой, мужики! – закричала пронзительно Инна. – До чего вы все занудные! Я в новом платье. Ну хоть бы посмотрели, какое декольте! Ведь все видно до колен. Прекратите разговоры! Я буду раздеваться.

Светлозерская встала и, покачивая бедрами, пошла вокруг стола. Обошла всех и повалилась к Якову Марковичу на колени.

– Посмотрите, Рап, глядите сколько хотите! Правда, красиво. Вы один тут настоящий мужчина. Они все дерьмо! Потрогайте, какое у меня белье – итальянское. А итальянец исчез. Она подняла подол платья.

– Инка, ты что? – прошептала Надя.

– Лучше бы музыку завела. Давайте танцевать! Расшевелим мужиков, девочки! Если еще будет политика, я не знаю, что сделаю! Женщина готова распахнуться – и желающих нету! Ненавижу!

Поставив на проигрыватель пластинку, Надежда тихо села в уголке. Она тоже много выпила и сникла. Мужчины продолжали спорить за столом, за исключением Якова Марковича, которого Светлозерская вытащила на середину комнаты. Она танцевала вокруг него, опускаясь почти до полу и снова поднимаясь, а Раппопорт неуклюже топал вокруг нее, то и дело оборачиваясь, чтобы не пропустить разговора за столом.

Видя, что ей так и не удалось привлечь внимание Якова Марковича к своей особе, Инна резким движением ухватила подол платья, подняла его до плеч, проделась через отверстие и швырнула платье Раппопорту.

– Ты замерзнешь, деточка, – умоляюще сказал он, продолжая по инерции топать ногами.

А она уже скинула коротенькую прозрачную комбинацию, отстегнула чулки, ловко прыгая то на одной ноге, то на другой, сняла их, набросив Раппопорту на шею. Лифчик полетел к нему в руки. Яков Маркович промахнулся. Кряхтя, он наклонился его поднять, а когда поднялся, Светлозерская держала в руках малюсенькие цветастые трусики и торжественно оглядывала помещение, убеждаясь, что теперь-то уж точно все мужики замолчали и смотрят только на нее.

– Когда в компании, – заметил Максим, – говорят «Девочки, давайте разденемся», есть два выхода: или все смеются…

– …или раздеваются, – окончил Сережа Матрикулов.

– Лева, пора домой! – жена взяла Полищука под руку. – Вы извините, у нас ребенок один дома остался… Пойдем, Лева!

– Прошу тебя, не будь ханжой! – он потрогал языком усы.

– Не буду, но уйдем…

Полищуки исчезли в коридоре. Надя, Катя, Люся, раздетая Инна и Анна Семеновна взялись за руки и пошли хороводом вокруг Раппопорта, увешанного одеждой Светлозерской.

– Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом!…

Максим, Матрикулов, Анечкин Семен и мужиковатая Раиса молча наблюдали за ними. Полищук, уходя, чиркнул выключателем, стало темно.

– Что-то вы все раскисли? Давайте выпьем. О плавающих, негодующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся… – запел Максим. Никто тоста не поддержал, и он выпил один. – Знаете, что сказал про вас Камю? Для характеристики современного человека будущим историкам хватит одной фразы: он совокуплялся и читал газеты.