Одарив Моржовича воздушным поцелуем, я вышел из гостиницы. Прямо на крыльце мой охранник хмуро отбивался от супружеской парочки иностранного вида — то ли шведов, то ли финнов. Кривобородый глава семейства совсем не рубил по-русски, а вот его белобрысая жена шпарила почти без акцента. Сперва я решил, будто это приезжие гомофобы, которые что-то имеют против кожаного Дуси. Но вскоре сообразил: мирные чухонцы интересуются, как на метро доехать до Озерковской набережной. Дуся же, привычный к автомобилям, монотонно бубнил им в ответ: «Хрена ли вам давиться? Взяли бы лучше тачку... Давиться, говорю, на хрена?..» Мой телохранитель не мог понять, что для иностранца самый кайф — потолкаться в нашей подземке и нюхнуть русского духа. Для того гости и прут в Россию пачками. Только у нас в метро, да еще в час пик, иностранцу открываются подлинные истоки Октябрьской революции.

— Доезжайте до Третьяковской, потом пешком, — кратко объяснил я гостям, побыстрее увлекая охранника к машине.

— О-о-о! Данке шон! — раздалось нам вслед. Финско-шведская семья оказалась немецкой. И сам глава семейства — вылитый Карл Маркс, запоздало смекнул я. Борода один в один.

Мы опять погрузились в машину. Дуся отогнал наше авто за пределы паркинга и, не заглушив мотора, притормозил в ожидании новых инструкций.

— Двигай к перекрестку имени Крымской кампании, — отдал я команду шоферу.

Водитель-телохранитель, не усекший моего тонкого юмора, выпучил на меня гляделки. Пришлось популярно разжевать ему, что рулить надо в сторону Профсоюзной. Дальше я покажу на пальцах.

Денис Апарин, бывший хахаль моей сучки, жил в девятиэтажке аккурат на углу двух проспектов — Севастопольского и Нахимовского. Вообще Москва славилась мазохистской традицией увековечивать память о проигранных войнах. Переулок Цусимы я видел собственными глазами. Илюшка Милов уверял, будто где-то в районе Выхино точно есть 1-й и 2-й Кабульские тупики. А поскольку недавнюю войнушку на Кавказе мы тоже бездарно просрали, следовало ожидать появления на карте столицы Ялыш-Мартановской и Кара-Юртовской улиц. Или какого-нибудь там бульвара имени генерала Гамаля...

— Оружие с тобой? — спросил я у Дуси, когда мы причалили метрах в ста от девятиэтажки и высадились из машины.

— Сегодня полный набор, — гордо ответил мой охранник.

Для наглядности он задрал куртку, явив на свет божий телескопическую дубинку, газовый пистолет в кобуре и велосипедную цепь. Весь этот арсенал приторочен был к поясному ремню. Одна беда: как показал вчерашний опыт, Дуся был воякой аховым. Ни один крутой боец не позволит опрокинуть себе на голову полную кастрюлю щей. Охранником Дусей можно было испугать врагов только издалека.

— Будешь толпиться у меня за спиной, — приказал я, — и в случае надобности выставишь это железо напоказ.

Сам по себе Денис Апарин — унылая близорукая глиста лет двадцати трех от роду — мне ничем не угрожал. Зато его новые братки из Русской Национальной Лиги, окажись они неподалеку, могли бы добавить синяков моему фейсу.

История Апарина была проще веника. Прежде чем примкнуть к карташовцам, библиофил Дениска подторговывал в «Олимпийце» книжульками, периодически имел Сашку и был страшно доволен жизнью. Патриотом он заделался уже после того, как дрянь предпочла европейски известного писателя и видного политика заурядному очкастому ботану. Вот тогда Апарин, справив себе черную рубаху, подался в карташовский агитпроп. С тех пор газетенка «Честь и порядок» разносила уже не только сионистов, демократов и банкиров, но и «грязных голубых пидорасов, вроде пачкуна Ф. Изюмова». Несмотря на это книги пачкуна Ф. Изюмова хранились у Дениски на видном месте, а сам он при встречах продолжал звать меня на «вы».

— А, здравствуйте! — Очкастая апаринская репа высунулась из квартиры после первого моего звонка. — Заходите, пожалуйста!

Я сделал шажок в распахнутую дверь, готовый тут же отскочить назад, под прикрытие дусиного арсенала. Однако на вешалке я углядел единственную черную пилотку с серебристой черепушкой, а в прихожей унюхал всего одну пару вонючих нагуталиненных сапог. Пилотка и сапоги явно были хозяйскими.

Убедившись, что другими патриотами, кроме Апарина, здесь не пахнет, я отослал Дусю на улицу — стеречь нашу «девятку» — и прошел в комнату следом за хозяином.

С первой секунды мне сделалось ясно: про политубежище в доме отставного хахаля сучке моей лучше забыть. Дениска все-таки преодолел этап острой половой депрессии. У гладильной доски посреди комнаты теперь царствовала незнакомая мадам, на голову ниже самого Апарина и на обхват его толще. Типичная хавронья.

Смена впечатлений пользительна для тонуса, сообразил я. Память о костлявой Сашке следует изживать именно в таком мясистом окружении.

— Это Антонина, — чопорно представил Дениска свою новую подругу. — Антонина, это Фердинанд Изюмов. Тот самый.

— Ой! Вы Изюмов! — возбужденно захрюкала мадам, едва не сбросив на пол утюг. — А я вас читала, мне Денис давал!

Вероятно, Дениска успел ей здорово натрепаться, какой великий писатель и знаменитый политик перешел ему дорогу. Благодаря мне одна строчка в истории мировой литературы ему обеспечена.

Оставив мадам Хрю наедине с гладильной доской, я завел Апарина на кухню, чтобы выведать о дряни. Денис быстро раскололся. Да, моя сучка прибегала вчера к нему, но Антонина ее мигом поперла. Встала в дверях и не пустила внутрь. Где Сашка ночевала, Денис поэтому не знает и знать не хочет. Может, поехала в свою текстильную общагу, на Рублевку. Или к двоюродному дяде в гостиницу.

О Сашке патриот Апарин говорил без сожаления. Пухлая свиноматка заняла последнее свободное место в его сердце. Все другие ниши были уже под завяз набиты пыльным хламом — старыми книжульками, портретами усатого фюрера Карташова и пожелтевшими газетками Русской Национальной Лиги.

— А что ваша Лига? — из любопытства спросил я. — Еще не раздумала голосовать за плешивого?

Вместо ответа Апарин нахмурился. По кислой его мине я сообразил, что между черными и красными внезапно пробежал котяра цвета карташовской униформы. Немного поколебавшись для виду, Дениска приоткрыл мне краешек секрета: сегодня они с фюрером едут к зубатовцам в штаб. Визит внеочередной. Накануне выборов у руководства Лиги закрались сомнения по поводу истинного лица генерального секретаря.

— Какие тут могут быть сомнения? — удивился я. — У меня давно нет никаких сомнений! Лицо папаши Зуба определенно просит кирпича. Вашему фюреру надо быть аккуратнее в связях.

Дениска не заступился за союзника, однако и не сболтнул, какую личину утаил красный генсек — сиониста, банкира или, упаси Боже, демократа? Пришлось мне отступить несолоно хлебавши. Уходя я даже подарил пухлой Антонине размашистый автограф на ее затрепанном экземпляре «Гей-славян». Автографов Изюмов не жалеет, пользуйтесь. Когда-нибудь такая роспись будет стоить на «Сотби» кучу деньжищ.

— Голосуйте лучше за меня, — посоветовал я уже на пороге. — Не прогадаете. Мое творчество вам сексуально чуждо, зато социально близко. К тому же я свой, чистопородный русак. Имя слегка подкачало, а вот фамилия происходит от славянского корня «изюм». То есть сушеный виноград. Любит ваш фюрер виноградное вино?