Апарин осторожно промолчал, не желая выдавать алкогольные пристрастия вождя.

— Пиво он любит, — вместо хозяина хрюкнула Антонина. — Лакает его, как конь. — Видимо, сходки черных рубашек на квартире Дениски ее порядком достали. Даже три-четыре пары черных гостевых сапог могли завонять гуталином весь малогабаритный коридор. Но если уж ты подруга спасителя Отечества, зажми нос прищепкой и терпи...

Выйдя на улицу, я сел в машину и сказал шоферу Дусе:

— Дуй на Рублевку. Там-то мы его накроем.

Серо-коричневый корпус общежития Текстильного института воздвигли в престижном районе на Рублевском шоссе, кварталах в трех от школы на улице Осенней, где был теперь избирательный пункт.

Поначалу текстильный дом населяли будущие ткачи и ткачихи. Однако в перестройку префектура Крылатского так вздула аренду, что общагу уплотнили и публика сделалась очень пестрой — каждой хари по паре. Даже газетчики выцарапали себе кусок. На том этаже, где в десятиместной комнатухе ржавела и сашкина кровать, неплохой двухкомнатный метраж отхватила пара бойких девок из «Московского листка». Одну из них довольно скоро прирезали в подъезде общаги, а другая вмиг захапала себе всю жилплощадь целиком. Потом уж дуралеи из ментуры раскопали какого-то тронутого недомерка и навесили ему убийство первой девки, с целью ограбления. Хотя и ежу было понятно: заказала соседку та, что осталась. Из-за десятка квадратных метров, крейзи! Сон разума, Босх и Дюрер. Ранний Хичкок. В стране отлетающих крыш президентская должность — сущий крест, искупительная жертва, непрерывная Голгофа. Благодарите же, сволочи, писателя Ф. Изюмова, который готов влезть на этот крест и промучиться хоть два срока подряд...

Дуся упрятал авто в ближайшую подворотню, выключил мотор и немедленно загромыхал своими железяками, намекая, что дозрел до операции «Захват Сашки». Даже маленечко перезрел.

— Жди тут, — пресек я инициативу охранника. — Твоя задача — караулить машину.

Беглую шимпанзе не обязательно сразу гнать велосипедной цепью и устрашать пальбой из газового пугача. Я все-таки мастер слова, а не рабовладелец с дикого Юга. Или не уговорю ее так?

В подъезде текстильной общаги было сыро, полутемно и совсем безлюдно. Летом, во время каникул, даже простые бабки-вохровки тут не водились: проходи свободно, куда хочешь, и режь, кого душа пожелает. На дверях единственного лифта я углядел бумажку с корявым «Не работает». Дрянь говорила, что в ту ночь, когда зарезали репортершу из «Листка», лифт тоже не работал и девка поднималась пешком. На лестнице ее и встретил хмырь с ножичком. Примерно вот здесь, между вторым и третьим.

Взбираясь вверх по ступенькам, я нарочно задержался на площадке. Провел пальцем по сырой стене и вообразил, как острие финки тихо впивается мне в бок, левее и выше задницы... Брр! Могу понять, почему Сашка при первой оказии плюнула на институт и сдернула отсюда к унылому очковому ботану. Текстильная ее карьера с самого начала не задалась. Не тот темперамент.

Перед дверью с номером «132» я остановился, перевел дыхание. Сучка могла быть только здесь, уже без вариантов. Дядя Моржович и патриот Дениска, дружно трубя в охотничьи рога, сами загнали для меня дичь в клетку ненавистной общаги. Податься твари больше некуда. Сейчас блудная гадина покорно склонит выю у ног своего прекрасного (я извлек из кармана зеркальце и поправил кепарик) принца. Плод созрел, пора подставлять мешок.

Вытянув руку, я легонько застучал в приоткрытую дверь. Другой бы на моем месте вломился и без стука, но кандидату в президенты подобает изящный политес. Моветон ему западло.

— Кто? — спросил недовольный голос.

Сашка. Естественно, одна. В это время года се товарки скопом уезжают на малые родины: домой к коровам и заливным лугам, прочь из вавилона разврата и высоких столичных цен.

— Принц в пальто, — тонко пошутил я.

За дверью ржаво лязгнула панцирная сетка, по полу стремительно зашлепали босые ноги. Я изготовился поймать блудную дрянь, навалять ей пару звездюлей, а потом простить. Фердинанд Изюмов охрененно толерантен. Даже знаменитые прозаики и известные политики бывают терпимы к безмозглым сучкам. Тем более когда эти прозаики и политики не трахались по полтора дня...

С деревянным ударом дверь захлопнулась. Я услыхал, как скрипучая ножка стула быстро пролезла в дверную ручку. Вот пакость! Ножка в ручку — старый школьный фокус. Так мы сами запирали класс изнутри, когда будущему писателю Изюмчику было лет десять, а сучкины папаня-маманя еще и близко не сношались.

— Александра, ну-ка открой! — сурово произнес я. — Кончай придуриваться, я ведь серьезно. Слышишь?

— Иди в жопу, Фердик! — отозвалась дрянь с той стороны. — Можешь проваливать, все равно не пущу! Дрочи всухую, я тебя разлюбила!

Я надавил плечом, однако стул был крепок. Запасы моей толерантности иссякли.

— Доиграешься, чертово отродье, — злобно сказал я. — Выбью сейчас дверь и та-а-ак тебя отделаю!

— Сперва выбей, — хихикнула сучка. — Пупок развяжется.

Раза два я пнул ногою створку, испытывая ее на прочность, затем отбежал подальше для разбега...

И, как баран, попался на другой школьный трюк!

Когда я отскакивал, чтобы прыгнуть, паскудница втихую убрала стул. Не встречая препятствий, я вломился в открытую дверь, ласточкой пролетел по всей комнате и шлепнулся на койку у противоположной стены, на лету раскидав шеренгу пустых кроватей. Взметнулась ржавая пыль, панцирная сетка противно залязгала. Перед моими глазами мелькнуло убегающее красное пятно в дверном проеме.

— Догоню — убью! — Я вскочил, бешено рванулся следом и несколько шагов проволок за собой железную кровать, которая вцепилась сеткою мне в левую брючину.

Пока я освобождал ногу, дрянь успела выскочить из коридора и с громким визгом ссыпалась вниз по лестнице.

— Стой по-хорошему! — проорал я в гулкий пролет, перепрыгивая сразу через три ступени.

Тяга к ярким цветам подкузьмила сучку. Упустить из виду огненно красный сарафан не смог бы даже дальтоник. Выбежав из подъезда, я заприметил вдали красный лоскут и бросился за ним. Коррида, свирепо подумал я на ходу. Час быка. Забодаю паршивку голыми руками.

Как назло, подворотня вместе с машиной и Дусей остались в другой стороне. Но и без машины я сумел развить очень неплохую скорость. Злость покинутого мужчины несла меня вперед, как на крыльях. Гордость обманутого кандидата в президенты придавала мне свежих сил. Новенькие брюки, подло израненные железом сетки, стучали в мое сердце.

Примерно через квартал яркое пятно сарафана исчезло за углом. Минуту спустя я резко свернул в том же направлении...

Ох и ни хрена себе пейзажик!

Я невольно сбавил скорость, на миг забыв про корриду и про погоню. Обычная московская толпишка меня вряд ли бы остановила: я умею ходить по головам, отдавливая носы и уши. Но эта толпа была сюром чистейшей воды, бредом пожирателя мухоморов, картинкой полоумного Дали.