Николай оставался заложником мифа о самодержавии и высокомерно заявлял: «Не я должен заслужить доверие моего народа. Он должен заслужить мое». Но временами к таким надменным интонациям добавлялась наивность: «Ситуация не настолько трагична, все устроится». Царь, казалось, бежал от забот в нарочитое равнодушие.

Более предприимчивая Александра назначала и снимала министров. В декабре 1916 г. она уволила председателя Совета Александра Трепова, провинившегося тем, что был врагом Распутина, преследовала Павла Игнатова, министра народного образования за то, что тот осмелился перечить государям, в январе 1917 г. назначила премьер-министром престарелого князя Н.Д. Голицина, поскольку он самоотверженно работал в благотворительных организациях, которые она возглавляла. Царица доверяла только тем, кто разделял ее взгляды, не заботясь об их компетенции. Исчезновение Распутина осталось без последствий. А известный политик, в недавнем прошлом пользовавшийся расположением старца Александр Протопопов оставался на должности министра внутренних дел, хотя и начал сходить с ума. В начале 1917 г. действовавшее правительство, практически полностью подчинявшееся царице, не сумело справиться с кризисом, вызванным затянувшейся войной.

Общественное мнение было настроено в отношении царицы очень негативно. Ее никогда не любили, а теперь просто ненавидели. О ней ходили всевозможные слухи: самым тяжким, хотя и несправедливым, было обвинение в германофилии под предлогом немецкого происхождения Александры. Царица же, получившая благодаря бабушке королеве Виктории английское воспитание, ощущала себя скорее британкой. Ее возмущала жестокость солдат кайзера в оккупированной Бельгии («Мне стыдно быть немкой», — сказала она тогда), она терпеть не могла императора Вильгельма II и отказалась принять тайных эмиссаров в разгар войны, несмотря на то что ее брат приехал из Гессена. Больше всего Александра сроднилась со страной, где она правила: она была русской, любила Россию и верила, что здесь ее любили. Удивительная самоотверженность, проявленная Александрой в военных госпиталях, ни к чему не привела: в глазах народа она оставалась «немкой», подобно тому как Мария Антуанетта, королева Франции была «австрийкой».

Хотя председатель Думы не принимал на свой счет подобную клевету, он тем не менее нашел смелость сказать царю, насколько критично и негативно настроена страна. Требовалась реформа политической системы. Россия надеялась на появление правительства, которое бы несло ответственность перед народным собранием, т. е. на первый шаг к полноценной конституционной монархии. Председатель Родзянко, обращаясь к государю, показывал, что он единственный, кто был способен взять на себя инициативу, поскольку его посредственное окружение было бессильно, и он резко отозвался о царице. «Ни для кого не секрет, — настаивал он, — что императрица помимо вас отдает распоряжения по управлению государством, министры ездят к ней с докладом и что по ее желанию неугодные быстро летят со своих мест и заменяются людьми совершенно неподготовленными. В стране растет негодование на императрицу, ненависть к ней… Для спасения вашей семьи вам надо, Ваше Величество, найти способ устранить императрицу от влияния на политические дела»[317].

Императрица-мать уже давно подумывала, как бы забрать у Александры власть. «Не знаю, как бы это могло произойти, — сказала она. — Возможно, она совсем сойдет с ума; возможно, что она окажется в монастыре или вовсе исчезнет»[318]. Родня императора разделяла желание избавить Николая от пагубного влияния жены, сослав ее, например, в Крым или монастырь, а некоторые подумывали о том, чтобы убедить Николая отречься в пользу сына и дать регентство великому князю Николаю или брату царя Михаилу. Близкие государя не желали быть втянутыми в надвигающуюся катастрофу.

Двоюродный брат Николая великий князь Александр уже сказал жестокие слова царице, упорно не хотевшей делиться властью с Думой: «Значит, вы готовы сдохнуть вместе с мужем. Но, внимание, мы не хотим последовать за вами в вашем безумном ослеплении… У вас нет никакого права втравлять нас в это бедствие»[319]. Назревал дворцовый переворот, который должен был предотвратить катастрофу. Получалось, отмечал Марк Ферро, что родственники отвернулись от императора накануне разразившейся революции.

Николай II, как обычно упорно не желавший уступать и уставший от упреков родни, решил вернуться в Ставку, которую покинул. Он уехал из Царского Села 22 февраля 1917 г. Ни частые народные собрания, ни остановка работ, вызванная повышением цен на продовольствие, ни призыв к манифестации, брошенный петроградскими[320]рабочими, ни экстремистские заявления, произносившиеся в Думе, не задержали Николая в столице. Александра, напротив, выступала в авангарде. Она злилась на депутатов («Я надеюсь, что Керенский будет повешен за свои отвратительные речи»), но старалась не провоцировать демонстрации («Не следует стрелять по толпе») в надежде вернуть спокойствие. Тем временем события развивались стремительно. 24 февраля на Невском проспекте пели «Марсельезу», на следующий день город был парализован, а вечером полиция где-то стреляла. 26 числа армия побраталась с бунтовщиками. 27 февраля — всеобщая забастовка переросла в революцию, Зимний дворец был захвачен[321].

В Могилеве царь не получил полной информации и отказывался верить в очевидное. Недоверчивый, он немного поупрямился и решил вернуться в столицу с намерением задавить мятеж. Но его поезд задержали железнодорожники. Куда бежать? Петроград и Москва находились в руках революционеров. Николай попробовал укрыться в Пскове, где располагался генеральный штаб северной армии. 2 марта он отрекся сначала в пользу сына, а затем, по совету придворного врача доктора Федорова, отнявшего у него всю надежду на то, что когда-то он увидит Алексея на троне, переписал документ в пользу брата, великого князя Михаила. Близких удивило внешнее спокойствие Николая: «Он был отставлен от империи, как капитан от своего эскадрона».

Александра ничего не знала о случившемся в Пскове. Она снова написала Николаю: «Все будет хорошо… Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мною, прежде чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или какой-нибудь ужас в этом роде… Если тебя принудят к уступкам, то ни в каком случае ты не обязан их исполнять»[322]. До самого конца Александра продолжала нажимать на фаталиста Николая.