Порученец достал откуда-то с полки резиновую дубинку, ткнул Русинова в плечо:

— Пойдём посмотрим, что у тебя с головой.

Русинов ощутил холод в солнечном сплетении — точно такой же, как в пещере, прежде чем перешагнуть через зловещий порог…

С аэродрома Иван Сергеевич сразу же пошёл к Варбергу в номер. Учёный-швед сидел за компьютером — рылся в памяти машины.

— Иван Сергеевич? — удивился он, поскольку тот никогда не бывал у него и даже в крыло особняка не заходил, где были апартаменты шведов.

Иван Сергеевич без приглашения сел в кресло с таким видом, будто случилось непоправимое. Варберг встревожился, выключил компьютер и подкатил другое кресло поближе. Вопросов не задавал — ждал терпеливо.

— Плохо дело, — наконец проронил Иван Сергеевич. — Мамонт практически в невменяемом состоянии.

— Вы его видели? — насторожённо спросил Варберг. — Вы нашли его?

Иван Сергеевич выдержал паузу:

— Да… Нашёл. Но уже поздно!

Варберг схватил трубку внутреннего телефона, сказал несколько фраз по-шведски, снова сел, блестя очками. Через минуту в номер вошёл молчаливый — Джонован Фрич. Варберг что-то объяснил ему, поставил рядом с креслом Ивана Сергеевича стул, сел, уступив своё место гостю.

— Вы что, господа, приготовились слушать? — спросил Иван Сергеевич и встал. — Решили, что я вам сейчас расскажу интересную историю о Мамонте? А ничего интересного нет!

Он прошёлся по номеру — наглеть так наглеть! — открыл бар, перебрал бутылки, нашёл русскую водку и, налив полфужера, выпил. Когда-то давно, ещё в шестидесятые, Иван Сергеевич нашёл хороший способ, как избегать разноса начальства. А начальство тогда было крутое, в галифе, в хромовых сапогах — атавизмы времён НКВД! Однако храбрым и безжалостным было, лишь когда перед ним человек начинал робеть, смущаться и «жевать мочалку», как говорили. Способ заключался в присловье — ихним салом по мусалам: следовало прямо с порога наглеть до определённого предела, передвигать мебель в кабинете начальника, пить воду из его графина, хватать телефонную трубку — только не стоять на месте и при этом говорить либо отвечать на вопросы дерзко, самоуверенно и с некоторым хамством. А если на стуле висит френч начальника или лежит его шапка, то их нужно при этом пять раз перевесить, переложить с места на место, покрутить в руках, при необходимости даже примерить, будто от волнения, возбуждения и недовольства. Мол, так зол, что не ведаю, что творю. Когда берёшь личные вещи начальника в свои руки и манипулируешь ими на его глазах, он становится если не беспомощным, то уж не гневным. Он внутренне-то возмущается поведением подчинённого, помнит, что тот провинился и надо бы его наказать, но его внимание в тот момент отвлечено на личную вещь и в сознании сидит мысль — чего ты треплешь мою шапку? И редко кто устоит перед натиском и скажет: «Положи шапку и отвечай!» Они сами начинают робеть, забывать детали провинности, и в результате всё сходит с рук. И потом, когда провинишься во второй раз, начальник уже начинает тебя побаиваться, — дескать, свяжись с ним, опять как разинет рот, как начнёт двигать стулья. Пусть лучше заместитель с ним разберётся. А с замом всегда можно договориться. Всякая вина у зама — второстепенная…

Способ этот, по мнению Ивана Сергеевича, годился для всех начальников всех времён и народов.

— Состояние здоровья Мамонта безнадёжное, — заключил он и, повалившись в кресло, сцепил руки — побольше нервов! — Полное расстройство психики, потеря памяти, рассудка… Одним словом, вылетает самое важное звено, опорная точка на этот сезон.

— Что с ним случилось? — спросил Варберг, посматривая на молчаливого.

— А что случилось в прошлом году с вашим человеком?! — почти закричал Иван Сергеевич. — Вы же ездили смотреть на него на аэродром? Видели?!. Что случилось…

— Это был не наш человек, — заметил Варберг не очень уверенно.

— Теперь это не ваш человек! — возмутился Иван Сергеевич. — Когда работал на вас — был ваш. А сошёл с ума — не ваш стал. С такой логикой, господа, вы в России далеко не уедете. Вам известно, почему даже под сильным огнём раненых выносят с поля боя? Если не будут выносить, то армии откажутся воевать. Каждый солдат смотрит, как вытаскивают гибнущего от потери крови, и думает, и надеется, что и его тоже вынесут, не бросят…

— Фирма определила пенсию господину Зямщицу, — вставил Джонован Фрич.

— А что ваша пенсия? Человек-то безнадёжно болен!

— О да! — подтвердил Варберг. — Люди гибнут за металл… Бессмертный Гёте.

— Я не смог выяснить, что произошло с Мамонтом, — помолчав, продолжил Иван Сергеевич жёстко и отрывисто. — Сам он объяснить не в состоянии. Разговаривать с ним невозможно и небезопасно. Зрелище не из приятных — агрессивный, пена на губах и совершенно не моргает. Меня всерьёз беспокоит, господа, что практически в течение одного года два человека в одном и том же месте сходят с ума. Мамонт стал наполовину седой. Пережил какое-то мощное потрясение. Безусловно, оба они, и Зямщиц, и Русинов, что-то видели в горах. Но что?.. Я не знаю, каким был Зямщиц до болезни, поэтому допускаю слабость его психики. Но простите меня, я слишком хорошо знал Мамонта! Его ведь сокровищами не удивишь, не сведёшь с ума. К тому же он по образованию врач-психиатр и что такое самоконтроль сознания знает. Занимается психотренингом…

Референт до сих пор не появлялся, хотя ему наверняка Служба доложила, да и сам мог увидеть подъезжающие к особняку автомобили. Значит, сейчас он получал информацию от Августы. Что-то она ему донесёт? Одно дело, условились, что говорить, другое дело — трепет перед начальством… На двух стульях усидеть невероятно трудно, а она ещё пытается устроиться на третьем, который подставляли ей Иван Сергеевич с Мамонтом. Впрочем, как подставляли? Сама попросилась…

— Кстати, где мой референт? Почему его нет здесь?! — спросил Иван Сергеевич.

— О да! Момент! — Варберг взял телефон внутренней связи.

Иван Сергеевич выждал, когда пригласят референта, и продолжил:

— Дело в том, господа, что я получил информацию от своих людей, близких к Мамонту, — он умышленно замялся, как бы желая сгладить неприятности. — Одним словом, Мамонт глубоко засомневался в существовании варяжских сокровищ. Сегодня я попытался вытянуть из этого безумного человека его нынешнее отношение к предмету. Он подтвердил свои сомнения… Возможно, глубокие разочарования и стали причиной его заболевания.

Вошёл референт, поприветствовал кивком, подыскивая себе место.

— Почему вы не встретили меня на аэродроме? — в упор спросил Иван Сергеевич.

— Извините, я был занят, — не ожидая такого вопроса, как-то неуверенно сказал референт.

— У вас нет другого дела, если вы мне нужны в конкретный момент! Не может быть других дел! — зычно крикнул Иван Сергеевич. — Я от себя теперь не отпущу вас ни на шаг!