Ада вспомнила, как они закапывали кочаны капусты на зиму и как она думала, что они кладут эти кочаны словно бы в могилу. Но теперь она поняла, что похоронить человека — это не то что закопать капусту. Общее между тем и другим только яма в земле.

Когда они засыпали могилу до конца, у них осталось еще много земли; Руби заметила это и объяснила, что так бывает во время полнолуния. Если копать могилу когда луна убывает, тогда яма, наоборот, будет проваленная. Они насыпали на могиле холмик и утрамбовали его обратной стороной лопаты. Затем Ада вытащила свой складной нож, срезала кору с молодой гикори и срубила черную акацию, потом обрубила с нее две ветки топором и связала их вместе в виде креста полосками коры. Она воткнула крест в мягкую землю над головой Тренделя, и хотя не произнесла над ним ни слова вслух, тем не менее сделала это мысленно. Руби сказала, что акация очень живучая: когда из нее делают столбы для изгороди, они иногда пускают корни и вырастают в дерево. Ада надеялась, что точно так же и ее сооружение в один прекрасный день станет высокой акацией, которая будет отмечать последнее пристанище Тренделя, и каждый год, даже в следующем столетии, она будет рассказывать короткую легенду о нем, словно миф о Персефоне. Черная кора — зимой, белые цветы — весной.

Их руки были испачканы землей. Руби, зачерпнув снега, потерла его между ладонями и стряхнула грязную воду. Но Ада пошла через лес к ручью, встала на колени, вымыла руки, а потом плеснула ледяной воды себе на лицо. Она встала, помотала головой, чтобы стряхнуть воду, и огляделась. Ее взгляд натолкнулся на низкий выступ за ручьем. Он образовывал навес, убежище. Бурая земля под ним темнела на фоне белого снега. Под каменным выступом сидел Стоброд, хотя Аде потребовалось некоторое время, чтобы рассмотреть его, потому что его одежда сливалась с голой землей. Он сидел тихо, его глаза были закрыты, ноги скрещены, голова склонена набок, и руки сжимали скрипку, лежавшую у него на коленях. Поднялся ветерок и сорвал несколько дубовых листьев. Снег с голых веток упал на волосы Ады и на поверхность ручья, где и растаял.

— руби! — крикнула Ада. — Иди сюда!

Они стояли над Стобродом. Его лицо было такое же белое, как снег, и он казался таким тощим, таким маленьким. Он потерял много крови, которая все еще сочилась из его ран, и весь перед его рубашки был в крови. Руби взяла скрипку с его колен и передала ее Аде; змеиные погремушки сухо зашуршали внутри. Руби стала расстегивать пуговицы на рубашке, кровь на ней потемнела, а ткань задубела. Грудъ у Стоброда была хилая и белая, руби приложила к ней ухо, отстранилась, потом послушала снова.

— Он еще жив, — сказала она.

Она запахнула на Стоброде одежду, потом перевернула его, чтобы осмотреть, и обнаружила, что в него попали три пули. В руку, которой он держал смычок. В мякоть бедра у тазовой кости. И самая серьезная рана — в грудь у соска. Эта пуля раздробила ребро, задела верх легкого и застряла в мышцах спины над лопаткой. Под его кожей в этом месте был синий комок размером с яблоневый дичок. Пока Руби переворачивала Стоброда и осматривала, он не пришел в сознание и не издал ни единого стона.

Руби собрала растопку и наструганные щепки от сосновой ветки и чиркнула спичкой. Когда огонь разгорелся, она подержала лезвие своего самодельного ножа в пламени. Затем сделала разрез в спине Стоброда; он по-прежнему не издал ни звука и не приоткрыл глаза. Из пореза потек скудный ручеек крови, как будто в Стоброде так мало ее осталось, что хватило только на эти несколько капель. Руби просунула в разрез палец и исследовала рану, пока не выудила пулю. Протянув руку, она вручила Аде пулю, которая напоминала комок сырого мяса.

— Иди вымой ее, — сказала Руби. — Когда-нибудь он захочет на нее взглянуть.

Ада направилась к ручью. Она опустила руку в воду, позволяя течению струиться между ее сомкнутых пальцев. Вытащив пулю, она посмотрела на нее — свинец был чистым, серым. Пуля, пройдя через тело Стоброда, сплющилась и приобрела форму гриба с маленькой расколотой шляпкой. Однако ножка ее была не тронута, на ней по-прежнему были видны три винтовые нарезки, сделанные для того, чтобы процент попадания в цель был выше.

Ада вернулась к выступу и положила пулю рядом со скрипкой. Руби завернула Стоброда в одеяла; костер горел до высоты колена.

— Ты оставайся здесь и вскипяти воду, — сказала Руби Аде и направилась в лес.

Ада видела, как она ходит среди деревьев, опустив голову и положив лопату на плечо, в поисках целебных корней, которые она могла узнать только по сухим стеблям и листьям, торчащим из снега. Тем временем Ада установила камни вокруг костра, пошла к лошади и достала котелок из мешка. Она наполнила его водой из ручья и поставила на камни. Потом она сидела и смотрела на Стоброда, который лежал как мертвый. О том, что он жив, можно было узнать только по едва заметному шевелению куртки на груди. Ада думала о тех сотнях мелодий, которые он мог играть. Где они сейчас и куда денутся, если он умрет?

Когда час спустя Руби вернулась, ее карманы были полны всякими корешками, которые могли оказаться полезны и которые она смогла разыскать — коровяк, тысячелистник, лопух, женьшень. Но она не нашла желтокорень, который был необходим больше всего. Эта трава стала редкой в последнее время, ее все труднее найти. Руби опасалась, что люди теперь стали такими, что не заслуживают лечения, поэтому желтокорень от омерзения исчез. Она обдала кипятком корни коровяка, тысячелистника и лопуха, приложила их к ранам Стоброда и перевязала полосками, отрезанными от одеяла. Затем заварила лечебный чай из корней коровяка и женьшеня и влила ему в рот, но горло у него, похоже, свело, так что она не могла точно сказать, попала жидкость ему в желудок или нет.

Через некоторое время она произнесла:

— Мы слишком далеко от дома. Живым нам его туда не дотащить. Перевозить его можно будет только через несколько дней. Я не удивлюсь, если выпадет еще больше снега. Нам нужно найти убежище получше.

— Может, вернемся к тем камням, где мы ночевали? — спросила Ада.

— Нет, это не подходит. Там нет места, чтобы готовить и ухаживать за ним. Я знаю одно убежище. Если оно еще цело.

Ада и Руби оставили Стоброда лежать на земле, а сами срезали длинные шесты, чтобы сделать из них волокушу. Они связали шесты и несколько веток поперек в виде решетки и впрягли в это сооружение коня. Затем перенесли Стоброда через ручей на одеялах, положили его на волокушу и направились к развилке; волокуша стала подскакивать на каждом камне и корне. Им пришлось отказаться от своего первоначального намерения, так как стало ясно, что при таком передвижении раны откроются. С помощью веревки женщины подняли Стоброда на спину коня и медленным шагом двинулись дальше.

Небо, плоское и серое, нависло над их головами так низко, что казалось, можно было дотянуться до него рукой. Дул пронизывающий ветер, и вскоре снова посыпался снег. Поначалу он шел большими, как гусиный пух, хлопьями, затем стал мелкими и сухим, как пепел. Когда снег перестал, все вокруг них затянуло густым туманом, и единственное, что можно было понять, — день подошел к концу, и наступил вечер.