— Мое… — Руки итлийца, порхающие над шамьетом, на миг замерли, и он тихо выдохнул: — Если бы я знал. Но это место, где мне на самом деле нужно оказаться. Где нужен именно я, м?

— Кажется, понимаю, — согласился Раэн. — Отличное желание, право же. И я от души присоединяюсь к вам. А вы, дон Аластор?

— Что? — переспросил Аластор растерянно.

Он как-то не думал, что вопрос относится и к нему тоже. Да и что сказать? Фарелли красиво сплел слова, но не повторять же за ним. И не скажешь теперь, что его бы устроила самая простая счастливая жизнь. Вот именно с тем, что перечислил итлиец. Чтобы и здоровье, и любящая жена, и дети, и всего остального в меру. Кто же откажется от денег, титула и земель, если сами пойдут в руки? Но, конечно, по чести и так, чтобы не слишком. Чтобы не откусить кусок, который не проглотишь.

Но от него ждут совсем другого. Вот как внимательно смотрит Айлин, словно ей очень-очень важен ответ Аластора! Да и у Фарелли взгляд непривычно пронзительный.

— А я ни от чего хорошего не откажусь, — хмуро от неловкости буркнул Аластор. Подумал и добавил: — Но если надо что-то одно, то… Я просто хочу выполнить свой долг. Меня учили, что дворянин должен своей стране, мужчина — своей семье и друзьям, лорд — своим подданным. Вот. И я хочу только этого. Чтобы всегда быть рядом с теми, кому я нужен. Или хотя бы там, где могу сделать что-то правильное. Там, где могу выполнять то, что должен.

— Надо же… — тихо, еле слышно проговорил арлезиец. — Да вы как сговорились, господа. Такие желания… Мне теперь и самому безумно интересно, чем оно может обернуться. Донья Айлин? Не сочтите за нескромность?

— А я хочу изменить… — светло улыбнулась Айлин.

— Что изменить? — ляпнул Аластор и почти одновременно услышал заинтересованный голос Фарелли:

— Кому изменить?

Арлезиец прищурил искрящиеся от смеха глаза и с безупречной учтивостью промолвил:

— А я, видимо, должен спросить, с кем изменить?

Мгновение на поляне стояла полная тишина. А потом Айлин первая прыснула и рассмеялась. Миг — и Аластор поймал себя на том, что сам смеется. Искренне, взахлеб, не сдерживаясь проклятым этикетом. Хохотал Фарелли, поставив на землю снятый котелок с шамьетом, чтобы не уронить. И Раэн вторил ему так искренне и беззаботно, словно им всем и правда случалось много раз делать это вместе.

— Да ну вас, господа, — промолвила, наконец, Айлин, покраснев то ли от смеха, то ли от смущения. — Я сказала совсем не то, что вы тут… имели в виду. Я хочу изменить судьбу.

— Ни больше, ни меньше? — вскинул резко очерченные брови арлезиец. — И чью же судьбу вы хотите изменить? И зачем?

— Я еще не знаю, — отозвалась Айлин с такой же полной искренностью. — Но знаю точно, что судьба не всегда правильна и справедлива. Иногда она как колесо в карете: попало однажды в колею — и катится, что бы человек ни делал. А я… я хочу менять ход этого колеса. Или хотя бы стать камешком в колее! Чтобы колесо с ним встретилось — и повернуло на другой путь. Правильный! Добрый! Или хотя бы справедливый!

— А вы не думали, прекрасная донья, каково при этом самому камешку? — медленно проговорил арлезиец, глядя на Айлин едва ли не… с жалостью? — Тому, на которое наткнулось колесо. Ведь ничто не дается даром.

— Это я отлично знаю, дон Раэн, — улыбнулась Айлин так светло и ясно, что у Аластора снова совершенно непонятно кольнуло сердце. — И я никогда не отказывалась платить по долгам или за то, что хочу получить. Но кто-то ведь должен это делать? Возвращать судьбу на нужные дороги?

— И правда удивительный вечер, — еле слышно проговорил арлезиец. — И встреча не менее удивительная. Что ж, да исполнит Странник ваши желания…

И тут же встрепенулся, снова став обаятельным улыбчивым болтуном. Словно что-то вздрогнуло на поляне, и та связь, что объединила их четверых, не распалась, но стала невидимой. Или впиталась куда-то внутрь, оставшись воспоминанием о мгновении полной искренности.

Фарелли все-таки налил шамьета Аластору, а потом и Раэну. Собрал оставшееся мясо и подвесил его в котелке на дереве, спасая от мелких зверушек. Вторая фляга не понадобилась, но и без нее было хорошо. Не так откровенно, но спокойно и умиротворенно. Спать почему-то совершенно не хотелось, Аластор гладил перебравшегося уже к нему Пушка и лениво следил, как дон Раэн что-то чертит прутиком прямо на земле и объясняет Айлин, а та прилежно кивает и перерисовывает начерченное в пухлую черную тетрадь карандашом. Странно, ведь арлезиец не маг! Что же он объясняет магессе?

— Это не дорвенантская школа, — сказал Раэн, будто уловив его мысли. — Некоторые принципы теории пришли в современную магию из глубокой древности. А меня всегда интересовала история. И я с удовольствием покажу донье Айлин кое-что интересное и полезное. Что вряд ли знают ее преподаватели.

— Магия, которую не знает Орден? — усомнился Аластор, чувствуя смутную тревогу. — А это не опасно?

— Милорд Аластор, — усмехнулся арлезиец. — Скажите, каким оружием вас учили сражаться как дворянина?

— Рапирой, — буркнул Аластор.

Посмотрел на секиры, так и лежащие у входа в палатку, хмыкнул.

— Вот именно, — просто сказал Раэн. — Вас учили сражаться рапирой, но когда пришлось, вы взяли в руки то, что подходило больше. У доньи Айлин прекрасные преподаватели, я совершенно в этом уверен. И ее учили всему, что следует знать орденской магессе. Но и то, что покажу я, бесполезным не будет.

И эти двое снова погрузились в тихое обсуждение, из которого Аластор понимал только отдельные слова, хотя говорили вроде на дорвенантском. Встав, он пошел к лошадям, проверил их, погладил теплые морды. Очень хотелось дать хотя бы по куску хлеба, оставшегося от ужина, но Аластор сдержался. Был бы он один — даже думать не стал бы! Но остальным надо будет чем-то позавтракать.

— Ах, какая у него лютня… — протянул подошедший следом Фарелли. — Мечта! Знаете, синьор Вальдерон, у меня дома тоже лютня осталась. Лучший итлийский мастер делал! Вендийский палисандр, позолота, инкрустация. Неплохой домик можно было бы купить… Как я ею гордился! Не представляете…

— И что? — с любопытством спросил Аластор, уловив жалобные нотки в голосе итлийца.

— И ничего, — вздохнул тот. — Вы посмотрите на эту! Старое темное дерево и струны — больше ничего. А я ее в руки взял и пропал. У нее голос — живой. Она к рукам льнет… Я не подозревал, что так бывает!

— Узнайте имя мастера, — посоветовал Аластор, удивляясь тоске, звучащей в голосе итлийца. — Может, у него такую же закажете.

— Это вряд ли, — странно усмехнулся тот, и Аластору невольно подумалось, что сегодняшний вечер то выворачивает душу наизнанку, то полон странных взглядов, улыбок и скрытых мыслей. — Не закажу. Да и не время сейчас для лютни. Просто жалко. Вот так не встретились бы, я бы до сих пор считал, что моя позолоченная роскошная дурочка — самый лучший инструмент. Забавно, м?