ж, будет корона, – тихо, хрипло отвечает он Нандору, – для нашего нового короля.

Ему приносят деревянный верстак, на котором лежит блестящий слиток золота. Инструментов нет, даже горячего котла с шипящим под ним пламенем, но Жигмонд о них и не просит. Он делает шаг вперёд и кладёт голые руки на слиток, упираясь в него ладонями, чувствуя его форму и вес. Затем, не говоря ни слова, пальцем он чертит что-то на поверхности золота, раз, ещё раз, и так трижды, прежде чем я узнаю этот знак: эмет. Истина.

Он водит и водит пальцем, пока золото в его руках не превращается во что-то вроде глины. Жигмонд держит его так, что это напоминает мне Вираг, месящую тесто. Капли пота у линии роста волос увлажняют его кудри. А потом в мягком золоте он чертит что-то ещё – буквы, которые я поначалу не узнаю. Но он прорисовывает их так много раз, что в конце концов я могу различить формы Каф, Тав и Реш, и маленькие точки и тире, заполняющие прочие звуки. На языке Йехули он выводит слово, означающее корону.

Кажется, будто предмет принимает форму почти сам по себе, словно Жигмонд наделил золото собственным разумом, неуклюжей ловкостью, как раввин, когда делал глиняного человека из ила в русле реки. Корона представляет собой широкий венец с куполообразным верхом, украшенный филигранными пластинами и свисающими нитями позолоченных бусин, а венчает её трёхконечный символ Принцепатрия. Мой отец выводит всё новые и новые слова, которых я не знаю, и те высекают тонкие узоры в золоте – головы и плечи святых, перистые очертания священного огня. Когда Жигмонд завершает свой труд, он тяжело дышит.

Нандор склоняется ближе к верстаку, свечи отбрасывают золотые отблески короны на черты его лица. Он проводит подушечкой большого пальца по краю венца, обводя очертания святых и каждую филигранную ветвь пламени, потом снова улыбается, но не надевает корону.

– Истории о мастерстве Йехули не преувеличены, – бормочет он. – А ты, Жидо Жигмонд, одарён даже по меркам своих.

– Да, – ровно отвечает Жигмонд, кладя дрожащую руку на верстак. – Я сдержал свою клятву и создал твою корону. Теперь ты должен сдержать свою: оставь Йехули в покое.

Слово «клятва» пронзает моё сердце словно стрела. Я вырываюсь из хватки Лойоша, но это бесполезно и к тому же – слишком поздно. Слишком поздно, чтобы сказать Жигмонду, что ему нужно было знать: никогда не следует заключать сделку с Барэнъя.

Взгляд Нандора лениво скользит по Охотникам у помоста.

– Солдаты, – протягивает он, – взять его.

Они заламывают Жигмонду руки за спину прежде, чем я успеваю снова закричать. К тому моменту, как они утаскивают моего отца, Лойош снова зажимает мне нос пальцами, отчего у меня перехватывает дыхание, в голове пульсирует, а перед глазами мутится – слёзы, струящиеся по щекам, обжигают солью. Довериться королю Яношу было всё равно что сесть на корабль, источенный зелёной гнилью, и понадеяться, что тот не утонет. Но заключать сделку с Нандором для Жигмонда – всё равно что просить пощады у реки, когда её чёрная вода уже наполняет твои лёгкие.

Я думаю об Улице Йехули, разграбленной и опустевшей, о бегущих Йозефе и Батъе, когда свет факелов ярко освещает их перепуганные лица.

Иршек неторопливо направляется к помосту.

– Но разве вы не позволите мне короновать вас сегодня, милорд, на глазах у всех ваших почётных гостей?

– Нет, – отвечает Нандор, и Иршек чуть вздрагивает, словно неповиновение сбило его с толку. – Нет, моя коронация состоится завтра, а возложит на моё чело корону мой дорогой брат.

Он держит всех четверых своих братьев на острие клинка, но обращается именно к Гашпару – к Гашпару, которого заставил подняться на помост, чтобы все видели. Нандор наклоняется к нему так близко, что их носы почти соприкасаются. Они выглядят словно перекошенные зеркальные отражения друг друга, и лицо Нандора размытое и бледное, не более чем расплывчатая рваная фигура подо льдом.

– Никогда, – отвечает Гашпар, и его горло чуть дрогнуло под лезвием клинка Охотника.

– Я догадывался, что ты можешь отказаться, – говорит Нандор. – Ты с лёгкостью отдал бы свою жизнь в оплату, будучи доблестным Охотником, но как насчёт жизни твоих братьев?

Он поворачивается к Матьи, дрожащему в своём ярко-зелёном доломане, крепко зажмурившему глаза. Гашпар вздрагивает, но не отвечает на угрозу Нандора. Кровь из полученного прежде пореза сверкает ярко-алым в углублении ключицы.

– Если сделаешь, как я скажу, и возложишь корону на моё чело, я отниму у тебя второй глаз, но сохраню тебе жизнь, с условием, что ты никогда больше не вернёшься в Ригорзаг. Возможно, мерзанцы примут дома своего слепого сына-полукровку.

Гашпар сглатывает.

– И волчица. Ивике. Ты не поднимешь на неё руку.

Когда Нандор поворачивает ко мне голову, все взгляды в зале обращаются в мою сторону. Улыбка озаряет его лицо, тонкая и алая, как ножевая рана.

– В этом я не поклянусь тебе, брат, – говорит он. – Завтра, во время моей коронации, эта волчица умрёт от моей руки. И за ней последуют ещё сотни смертей, ибо моим первым свершением как короля, будет уничтожение всех языческих селений Эзер Сема.

Во мне не осталось сил кричать, но из горла вырывается всхлип, и моё дыхание обжигает ладонь Лойоша.

– Теперь, – говорит Нандор, поднимаясь, – что касается нашего дорогого Иршека.

Иршек смаргивает, глядя на Нандора, абсолютно спокойный.

– Да, милорд?

– Что мне с тобой делать? – Нандор склоняет голову набок. – Когда я стану королём Ригорзага, что же мне делать с архиепископом, который помог убить двух последних королей Ригорзага?

На этот раз нет ни сонного моргания, ни медленных звериных подёргиваний. Иршек распрямляется, неожиданно высокий и твёрдый, и его глаза сверкают.

– Да, милорд, – говорит он, не кашляя и не хрипя. – Я ждал истинного короля, который заслуживает моей верности и благословения Принцепатрия. Того, кого я никогда не подумаю предать.

– И я уверен, в том же ты клялся моему отцу после того, как помог ему убить Гезу, – холодно отвечает Нандор.

Тишина накрывает Большой Зал, как свежевыпавший снег. Я вспоминаю статуи во дворе, вспоминаю Гезу с бородой, длинной, словно мох, и как его прозвали Сюрке Геза или Геза Серый, хотя он дожил лишь до средних лет.

– Никогда, милорд. – Голос Иршека словно шёлк. – Я был верен тебе всегда, и сейчас тоже. Я помог твоему отцу убить Гезу лишь потому, что чувствовал его слабость. И я помог убить Алиф Хатун, потому что король Янош просил меня об этом.

– Алиф? – Гашпар поднимается на ноги, несмотря на то, что клинок