— Поезжай в управление полиции Сольны, — сказал он, — и попроси их перекрыть этот район. Там есть сгоревший дом. Мы туда потом приедем.

— Прямо сейчас?

— Да.

Стенстрём ушел. Мартин Бек порылся в ящике, нашел там сигарету и закурил. Он молча курил и смотрел на Колльберга, сидящего совершенно неподвижно. Потом погасил сигарету и сказал:

— Наверное, нам пора ехать.

Колльберг быстро ехал по пустынным улицам и через минуту они уже были на Вестерброн. Солнце пробивалось сквозь низкие облака, гладь залива волновал легкий ветерок. Мартин Бек с отсутствующим видом смотрел на группу яхт, которые как раз огибали мысок в Роламб-парке.

Они ехали молча и поставили машину на том же месте, что и накануне. Колльберг показал на черную «ланчу», стоящую неподалеку.

— Это его автомобиль, — сказал он. — Следовательно, он наверняка дома.

Они пересекли Свартенгатан и открыли входную дверь. Воздух в коридоре был влажный и липкий. Они молча поднялись по истертой лестнице на четвертый этаж.

Дверь открылась мгновенно.

Мужчина, стоящий на пороге, был в халате и шлепанцах. Казалось, он невероятно изумлен.

— Извините, — сказал он. — Я думал, что это моя невеста.

Мартин Бек сразу узнал его. Этого человека показал ему Молин в ресторане «У кружки» за день до отъезда в Будапешт. Открытое приятное лицо. Спокойные синие глаза. Достаточно сильная фигура. С бородой и усами, среднего роста, но так же как и у бельгийского студента Редера, это было единственное, чем он походил на Альфа Матссона.

— Мы из полиции. Моя фамилия Бек. А это старший криминальный ассистент Колльберг.

Представление прошло официально и учтиво.

— Колльберг.

— Гюннарссон.

— Не могли бы мы войти ненадолго? — спросил Мартин Бек.

— Конечно. А в чем дело?

— Мы хотели бы поговорить с вами об Альфе Матссоне.

— Вчера здесь был какой-то полицейский и уже разговаривал со мной об этом.

— Мы знаем.

С той минуты, как Мартин Бек и Колльберг вошли и квартиру, они начали вести себя совсем по-другому. Они сделали это оба, причем ни один, ни другой совершенно не отдавали себе в этом отчета.

Какие-либо следы напряженности, неуверенности и подозрительности исчезли, и вместо этого наступило испытанное спокойствие и автоматическая решительность, которая подсказывала им, что произойдет и что они уже сталкивались с подобным раньше.

Они молча прошли по квартире. Она была светлая и просторная, тщательно и продуманно обставленная, однако по какой-то причине выглядела так, что казалось, будто в действительности здесь постоянно еще никто не жил. Бóльшая часть мебели была новая и выглядела так, словно все еще стояла за витриной мебельного магазина.

Окна обеих гостиных выходили на улицу, окна спальни и кухни — во двор. Дверь в ванную была открыта, и там горел свет. Очевидно, он был там, когда они позвонили. В спальне стояли две широкие супружеские кровати, в одной из них кто-то недавно лежал. На ночном столике у одной из кроватей стояла наполовину выпитая бутылка минеральной воды, бокалы, две коробочки со снотворным и фотография в рамке. Кроме того, здесь еще было кресло-качалка, два низких пуфика и туалетный столик с выдвижными ящиками и поворачивающимся зеркалом. На фотографии была изображена молодая светловолосая женщина. У нее были чистые свежие черты и большие светлые глаза. Никакой косметики, только на шее серебряная цепочка. Мартин Бек подарил своей жене шестнадцать лет назад точно такую же и знал, что она называется цепочка Бисмарка. Пройдя по квартире, они вернулись в кабинет.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Гюннарссон.

Мартин Бек кивнул и сел на плетеный стул у письменного стола с выдвижными ящиками с двух сторон и явно предназначенного для двоих. Мужчина в халате остался стоять и смотрел на Колльберга, который все еще ходил по квартире.

На столе лежали аккуратные стопки рукописей, книг и журналов. В пишущей машинке торчала начатая страница, а возле телефона стояла еще одна фотография в рамке. Мартин Бек сразу узнал девушку с серебряной цепочкой и светлыми глазами. На этой фотографии она была изображена где-то на природе. Она наклонила голову и улыбалась фотографу. Ветер трепал развевающиеся светлые волосы.

— Чем могу быть вам полезен? — вежливо сказал мужчина в халате.

Мартин Бек перехватил его взгляд. Его глаза по-прежнему были синими, спокойными и уверенными. В комнате было тихо. Слышно было, как Колльберг что-то делает в другом конце квартиры, очевидно, в ванной или кухне.

— Расскажите нам, что произошло, — сказал Мартин Бек.

— Когда?

— В ночь на двадцать третье июля, когда вы с Матссоном ушли из «Опера-келларен».

— Я уже один раз рассказывал это. На улице мы расстались. Я взял такси и поехал домой. Он ехал в другом направлении и подождал другое такси.

Мартин Бек уперся предплечьем в край письменного стола и смотрел на женщину, изображенную на фотографии.

— Вы не могли бы показать мне паспорт? — сказал он.

Мужчина обошел письменный стол, сел и выдвинул ящик. Плетеный стул приветливо заскрипел.

— Пожалуйста. — Мужчина подал ему паспорт.

Мартин Бек перелистал паспорт. Паспорт был старый, потрепанный, и последнее, что в нем было более или менее четко видно, действительно был въездной штамп, поставленный в Арланде десятого мая. На следующей странице, последней, было несколько пометок, несколько телефонных номеров и какое-то коротенькое стихотворение. Внутренняя сторона обложки тоже была густо покрыта пометками. В основном, это были данные об автомобилях или моторах, которые владелец паспорта быстро записал уже давно, чтобы не забыть. Стихотворение было написано по-английски зелеными чернилами, наискосок.

Мужчина с противоположной стороны стола следил за его взглядом и пояснил:

— Это такой детский стишок. Англичане называют это лимерик.

— Да, я вижу.

— Он об Уинстоне Черчилле. Он якобы даже сам написал этот лимерик. Я услышал его в самолете, когда летел из Парижа, и он мне так понравился, что я записал его.

Мартин Бек ничего не говорил. Он внимательно смотрел на стишок. Бумага в этом месте казалась чуть светлее и там стояло несколько маленьких зеленых точек, которым там неоткуда было взяться. Это мог, например, быть оттиск штампа с другой, предыдущей, страницы, однако там никакого штампа не было. Стенстрёму следовало бы обратить на это внимание.

— Если бы вы вышли из самолета в Копенгагене и поплыли в Швецию на пароме, вам не пришлось бы прилагать такие усилия.

— Я вас не понимаю.