Мимо решительно проносится еще одна машина. Они? Нет. Ожидание избавления бесконечно.

Вершина холма. На ровной поверхности волдырь причиняет удивительно сильную боль. Я немного расслабляю левое колено, напрягаю ступню и иду дальше.

На веранде никого, свет на кухне не горит. Мог бы и догадаться.

Ворота рассохлись, щеколда проржавела. Железо давно не смазывали; я чувствую его шероховатость прямо сквозь дерево. Стиль Безгласного Дракона: поддерживай контакт, пусть твое расслабленное тело подскажет, что собрался делать враг и когда он остановится. Сопротивление – это тоже информация. Ворота сопротивляются, крошечный шип ветхого металла застрял в петле. Я прикладываю силу, и ржавчина ломается. Крошечные хлопья моего врага слетают на землю. Ворота распахиваются.

Входная дверь выкрашена глянцевой черной краской для кованого железа. Ключ там, где и должен быть, – под статуей богини Дианы (не вполне пристойной для Криклвудской Лощины, как я теперь понимаю: одна грудь оголена, короткая тога едва прикрывает бедра бегущей женщины).

Ключ проворачивается в замке: тишина. Приходя домой, я всегда кричал, чтобы привлечь внимание родителей. В то же время я помню, как они сидели в гостиной и дожидались меня. Что ж, на сей раз не ждут.

– Привет! Я дома! Всего лишь я. Привет. – Слова падают плашмя на дерево и краску.

Никого. Дом пуст. В воздухе повис запах пустоты: старых простыней, смолы, сочащейся из древней фамильной мебели, и пыли. Я иду по коридору, чувствуя, как надо мной смыкаются стены – детские воспоминания. Но нет, коридор не сжимается, я теперь большой. Это была территория взрослых, где встречали экзотических гостей (хотя я и не помню, кого именно), брали почту, а меня каждое утро отдавали на поруки Гонзо и вечером (или на следующий день) принимали обратно. Когда началась учеба в Джарндисе, я редко заставал родителей дома. Я входил через черный ход, жил отдельной, независимой жизнью. В промежутках мы почему-то никогда не разговаривали. Нет, размолвок между нами не было – только время и расстояние. Я знаю, они пережили войну. Слышал от кого-то или просто понял, что не горюю – стало быть, родители живы.

В комнате-леднике большие окна и огромное, похожее на трон кресло. Я снимаю простыню и смотрю на него. Цвет запомнился мне другим, словно я видел его на закате, в золотистом сиянии. Спинка и подлокотники выгорели на солнце. В комнате полно призраков. Призрачные ноги. Призрачные коктейли. Призрачные вечеринки. Какие вечеринки? Убираю еще несколько простыней. Остальную мебель не узнаю, только это кресло, видное с улицы. Может, я перенес какую-нибудь травму головы и забыл свою жизнь дома? В противоположной стене гостиной дверь. Она ведет в папину берлогу, таинственное мужское пространство. Найду ли я там отца – иссохшего, сморщенного, давным-давно умершего? Или занимающегося любовью с новой женой? Поэтому я ничего о нем не слышал? Открываю дверь в обитое панелями гнездышко и балансирую на пороге, готовясь спуститься по двум ступенькам – пол берлоги опустили, чтобы в холодное время здесь было теплее, ну и для уединенности.

Дверь открывается, и передо мной стоит большой посудный шкаф, пустой и холодный. Нет, я этой комнаты не видел, помню только дверь – резную, внушительную и… ложную.

Встретив такой отпор, я прохожу через кухню и открываю подвальную дверцу, которая ведет в мое прежнее жилище, где мы с Терезой Холлоу занимались любовью в ночь после убийства пса-людоеда. Узкий лестничный пролет ведет не вниз, а наверх. Комната напоминает чей-то жуткий будуар, заставленный старушечьими трофеями.

Дом не мой.

Бродя по комнатам, я постепенно прихожу к этому мучительному осознанию. Словно гость, прохожий или любопытный ребенок, я помню только места общего пользования и комнаты, видные с улицы. Я тут бывал, но не жил. В нашем с Ли доме это было неоспоримым доказательством измены, страшного предательства, но здесь такого не может быть. Не мог ведь Гонзо, каким бы замечательным он ни был, соблазнить и моих родителей! Они со мной не разводились, не переделывали дом, давая понять, что мне тут не место. Он никогда не был моим. Тому есть свидетельства: у здешних обитателей не было детей. На дверном косяке в кухне нет карандашных отметок, все ковры целы, стены не оцарапаны. Нет ни одной комнаты, которая могла принадлежать мне: захламленного пыльного логова с двухъярусной кроватью, где юный я потел бы и дулся на родителей, год за годом становясь взрослее. Да и на фотографиях – не мои родные. Имена на старых конвертах в жестяной коробке мне незнакомы. У этого дома есть история, но я не имею к ней отношения.

Сдавливает грудь. Глаза чешутся, свербят от песка. В них пульсирует кровь. Интересно, они могут лопнуть? Я кручусь на месте, снова и снова, или крутится дом? Или мир? Неужели вся моя жизнь мне приснилась? Я ее выдумал? Да. Да! Видимо, так. Моя настоящая жизнь была настолько мрачной и унылой, что из ошметков прежней я слепил себе новую. Теряю самообладание и реву в голос на лестничной площадке – это опасно. Мама (если она вообще была) сказала бы мне: «Осторожно, упадешь». А когда это слово не прошло бы сквозь мое горе, она бы села на третью ступеньку снизу и обняла, чтобы я не упал. Нет у меня никакой мамы. На третьей ступеньке пусто. Как и во всем доме, да и в любом месте, куда я приду. Гонзо Любич, я тебя ненавижу.

Вою без слов, пока хватает воздуха в легких. Смеюсь – громко и жутко. Этот звук меня взбадривают, и я смеюсь еще громче. Потом снова плачу, рыдания и смех сливаются воедино. Безумие какое-то – рыдать и хохотать в темноте ограбленного дома. Безумие? Точно! Это все объясняет! Передо мной разворачивается моя вторая жизнь.

Взгляните на этого сумасшедшего! Его зовут Безумный Джо Спорк, лудильщик и вольный путник с Большой Дороги! В былые времена Безумный Джо храбро служил родине, но шагнул в темноту и растерял все винтики, за что и получил свое прозвище. Теперь ему кажется, что у всех важных людей люфы вместо голов! Безумного Джо выгнали из армии за то, что он мыл свои мозолистые ноги париком командира! Увы, эта же слабость сделала его непригодным для цивилизованной жизни. Он стал пропойцей и уголовником, а о его медалях все забыли – вернее, он сменял их на дешевое пойло. Недавно, уснув под забором насосной станции, где он поселился (из кондиционеров дул теплый воздух, а охрана не подпускала к станции горных львов), он услышал страшный шум и кинулся посмотреть, в чем дело – не позарился ли какой воришка на его выпивку. Но нет! Той ночью на дело вышли мерзкие злодеи, и в славном ветеране взыграли давно забытые чувства. Прокравшись в разрушенные ворота, он увидел, что на команду героев, храбро спасающих мир, напал подлый бандит! Наш Джо был парень не промах, хоть и натворил дел в ванной, – он помог героям одержать блестящую победу над врагом! Увы, пока его широкие плечи и крепкие руки делали свое дело, предательский ум выдумывал длинную и прекрасную историю их общих побед. Эти фантазии привели его к ссоре с человеком, чью жену он ненароком хотел присвоить! Защищаясь, тот выстрелил в Безумного Джо Спорка (поделом!) и прямо на ходу выбросил из машины, когда Джо потянулся к мочалистой голове соперника. Крепкое здоровье не подвело ветерана – раненый, но живой, он скитался по свету, пока не пришел к этому старому дому, с которым его связывают лишь безумные видения несуществующего мира. Он спроецировал на дом воспоминания об идиллическом и в то же время одиноком детстве, о родителях с лицами из рекламного каталога. Что же он предпримет, столкнувшись с доказательствами собственного безумия? Раздавленная колесами правды его навязчивая идея лежит у него на коленях. Вернется ли к нему рассудок? Быть может, он выползет из ямы безумия и найдет себе работу, купит хорошую одежду и женится на толстухе, которая будет заботиться о нем и произведет на свет новых Спорков? Выводок буколических пострелят, раздавшаяся жена да несколько сытых свиней – чем не счастливый конец для этого хорошего, злополучного человека? Или Безумному Спорку суждено доживать свои дни в Люфаландии и дальше творить зло, покуда его, трясущего огромным кулаком, не выхватит из темноты прожектор полицейского вертолета? «Руки вверх, Джо, сдавайся! Пришел отец Дингл, твой старый учитель!» Но трюизмы отца Дингла больше не интересуют Джо; охваченной кинг-конговской яростью, рычит он на дряхлого теолога и Матерь-Церковь, сулящую утешение. Безудержный, непонятый и раздавленный, он жаждет лишь мести. Захватит ли он заложников? Вполне возможно. Или взорвет бомбу – как знать. «Джо, с тобой хочет поговорить мама!» На сей раз уговорщики допустили роковую ошибку: Безумный Джо Спорк ненавидит мать – долгие годы он сидел в шкафу за нарушение ее бесконечных бредовых заповедей. Бессвязно прокричав, что отказывается есть фасоль, Джо достает из-под рваного пальто огромную пушку и открывает огонь по живым людям; почти в ту же секунду тысячи винтовок превращают его в красный туман. Голова Джо падает на землю и подкатывается к ногам комиссара Малоуна.