дитя мое, — разулыбался он еще шире. — Вроде бы, с косичками своими давно рассталась. — Протянул руку, погладил меня по плечу: — Кожа-то какая у тебя хорошая — гла-аденькая.

Я знала, что должна сделать: развернуться — и влепить ему хорошую оплеуху. Но рука не поднялась. Лишь завопила еще пронзительней:

— Я же сказала, убирайтесь отсюда! Иначе… иначе… — Я боялась разреветься.

— Иначе — что? — откровенно забавлялся Ромка, изучая мои ноги.

— Иначе… дам вам сейчас по физиономии! — выпалила я.

— Не дашь, — куражился Ромка. — Забоишься махать — полотенце упадет и откроются твои прелестные грудки, дитя мое. Впрочем, я, чтобы поглазеть на них, согласен на парочку затрещин такой нежной ручки!

И тогда я плеснула в него водой и внятно, раздельно сказала:

— А ну пошел вон, старый козел!

Такого он не ожидал. Медленно, сверху вниз провел по мокрому лицу ладонью, а когда убрал ее, увидела я совсем другое Ромкино лицо — багровое, каменистой твердости, со щелочками налитых кровью глаз.

— Даже так? — процедил он, хмуро глядя на меня. — Старый козел, говоришь? Ты еще об этом пожалеешь. — И удалился, грохнув за собой дверью.

Я пулей выскочила из ванны, клацнула задвижкой. В голове была неимоверная сумятица. Как он вообще попал сюда? Не могла же я позабыть изнутри закрыться. Я и дома, когда нет никого, делаю это автоматически. Вспомнила вдруг, что утром, когда приходил рисовать меня, он заявил, будто дверь моей комнаты была приоткрыта. Но все это сейчас не имело никакого значения. Надо было поскорей уматывать отсюда, чтобы раз и навсегда покончить с этой гадкой историей. Ромку я ненавидела. С той же силой, с какой недавно любила. Пусть он своими дурацкими шуточками развлекает кого-нибудь другого, я сыта по горло. Вытерлась, оделась и вышла. Ромка стоял, загораживая проход в тамбур.

— Дайте мне пройти, — холодно сказала я.

— Сначала извинишься, — глухо ответил он.

— Я?! — взвилась. — Я должна перед вами извиняться? — И добила его: — Вы бы пили поменьше, соображали бы лучше!

— Ты забыла прибавить «старый козел», — ухмыльнулся Ромка.

— Я всего лишь процитировала вас. Как классика. Только не все употребленные вами вчера вечером слова припомнила!

— Да что ты позволяешь себе, девчонка! — Он шагнул ко мне, схватил за плечи, встряхнул. Совсем близко от себя я увидела его узкие, раскаленные белки. — Да я… — Не договорил, прижал меня к себе, впился своими губами в мои.

И снова я растерялась, остолбенела от неожиданности. И лишь когда ощутила, как в низ моего живота тычется ожившая ширинка его брюк, пришла в себя. Несколько раз в моей жизни мне доводилось защищаться от оборзевших парней, и опыт кое-какой у меня имелся. К тому же я далеко не слабачка, играю за сборную института по волейболу. Но не могла же я приводить Ромку в чувство теми же мерами, что наглецов-ровесников. Упираясь кулаками в Ромкину грудь, сумела отдалить его немного, прошипела:

— Я вас ударю!

Но он с неожиданной для рыхловатой своей комплекции силой подхватил меня, побежал, бросил на кровать, навалился сверху. Я и ахнуть не успела, как он стащил с меня кофточку. Пыталась отвести его хватавшие меня руки, но он оказался действительно очень сильным, мне было с ним не совладать. Удушливое коньячное дыхание опаляло мое лицо, он, как заведенный, бормотал одно и то же:

— Ну пожалуйста, ну пожалуйста…

Теперь он дергал за лифчик, стараясь содрать его с меня. Смешно сказать, но я — нашла время! — запаниковала, что он может порвать драгоценный Сережин подарок. Вконец разозлилась, высвободила одну руку и со всего маху саданула ему кулаком по носу. Он крякнул, выматерился, но прыти не утратил. Рванул еще ожесточенней — и я тихо застонала, услышав сухой треск рвущейся материи. И тут уж я рассвирепела до потемнения в глазах. Орала, плевалась, молотила руками и ногами куда попало. Мне удалось выкарабкаться из-под него, свалиться на пол и вскочить прежде, чем он снова бросится на меня. Мы стояли друг против друга — загнанно дышащие, разъяренные. И едва он качнулся ко мне, я решилась на жестокое средство, которому научили меня еще в буйные школьные годы шустрые подружки. Благо, с одной ноги туфля не слетела. Врезала ему в пах — сильно, беспощадно. Он утробно замычал, согнулся пополам, рухнул на колени, корчась от боли. Я лихорадочно напялила на себя кофту, сунула ногу в валявшуюся рядом другую туфлю, кое-как пригладила волосы и выскочила в коридор…

Всю дорогу к дому я проплакала. В жизни не было мне так обидно, так досадно. Так противно. К счастью, никого из моих дома не оказалось — не увидели, какой заявилась их доченька с улицы. Я посмотрела на часы — и ужаснулась. До свидания с Сережей меньше часа, а мне еще нужно было привести себя в порядок, потом ехать через полгорода. Но прежде всего следовало выяснить, не осталось ли на коже отметин недавнего сражения. Стащила кофту — и в голос застонала. Лифчика под ней не было…

Обычно мы встречаемся возле магазина недалеко от моего дома, но в этот раз у Сережи на кафедре проводилась какая-то вечерняя массовка, и я вызвалась, чтобы не терять понапрасну время, приехать туда. Нет, однако, худа без добра — пока добиралась к нему, раздышалась, успокоилась, выстроила план дальнейших действий. И твердо решила, что сегодня мы с Сережей отправимся ко мне. Дальше тянуть я не могла и не хотела. Нет-нет, к Ромке все никакого отношения не имело, я не сомневалась, что этот оборотень больше у нас не появится, не рискнет показаться мне на глаза. И еще решила сказать наконец Сереже о своей беременности.

Мы знакомы полгода, но каждый раз перед встречей с Сережей я до смешного волнуюсь, боюсь разочаровать его. Он всего на четыре года старше меня, но порой чувствую себя рядом с ним голенастой школяркой. И часто со страхом думаю, что могли ведь и не пересечься наши пути, могла бы я всю оставшуюся жизнь прожить, не зная его…

— Что-нибудь случилось? — удивленно посмотрел на меня Сережа. — Какая-то ты…

— Случилось, — ухватила я сразу быка за рога. — У нас будет ребенок. Мой и твой.

— И… и что же? — нелепо спросил он.

— А то, что сейчас мы поедем ко мне и покончим раз и навсегда с этой дурацкой историей. Будешь возражать?

— Не буду…

Мы не скоро попали ко мне домой. Настолько заполошным, обалдевшим я моего Сережу еще не видела и не представляла, что он способен быть таким. Нес всякую ахинею, суетился, потом