Вениамин Кисилевский

Наваждение

Другу Александру Хавчину

Ростовский писатель Вениамин Кисилевский известен широкому кругу читателей как автор романов и повестей «Ничьей быть не может», «Лампа А. Ладина», «Шея», «Жена», «По кругу», «Кольцо», сборника юмористических рассказов «Моя рожа». Пишет он также для детей, его книги «Седьмой канал», «Чудики», «Котята» полюбились ребятам. Но более всего дорожит он небольшой книжкой «Приключения ежика Тошки», которую издали юные читатели детской областной библиотеки им. Величкиной, сопроводив нарисованными ими же картинками.

Знаком В. Кисилевский не только дончанам — публиковался в периодических изданиях Москвы, Воронежа, Элисты.

Вениамин Кисилевский — врач по профессии, один из исторической когорты медиков, совмещающих врачебную деятельность с литературной. Естественно, большинство героев его произведений — медики — люди, быт и проблемы которых ему хорошо знакомы.

В книгу «Наваждение» автор включил произведения разных лет, как бы намеренно выстраивая цепочку из затейливых звеньев нашей нелогичной, сумбурной, подчас чуть ли не мистической жизни последнего двадцатилетия. И что люди, события, описанные годы назад, и сегодня близки, понятны, а главное, неослабевающе интересны читателю, несомненная заслуга писателя.

Автор выражает искреннюю благодарность руководству Северо-Кавказской железной дороги за выход этой книги.

НАВАЖДЕНИЕ

1

Не мною впервые подмечено: едва ли не каждое дело, большое и малое, начинается зачастую с какого-нибудь незначительного, напрямую с ним не связанного происшествия — случайной встречи, мимолетного разговора, даже одной, вскользь брошенной фразы. И эта негаданная встреча, несколько опрометчивых слов могут не только круто изменить нашу жизнь, но и сломать ее, совершенно преобразить. Встреча с Андреем, по-хозяйски развалившимся на Светкином диване, жизнь мою не преобразила и не сломала, но, не будь ее, мне бы никогда и в голову не пришло писать детектив.

Меньше всего я ожидал застать в этот вечер кого-нибудь, а тем более хлыща Андрея, в Светкиной квартире. Еще два дня назад мы договорились, что я приду сегодня, в субботу, в семь часов. И что дома у нее никого не будет — родители приглашены на свадьбу и вернутся поздно. На это свидание я возлагал много надежд. Со Светкой мы знакомы больше месяца, но впервые появилась возможность остаться с ней наедине. То есть не впервые, конечно, но крыша над нашими головами в промозглый, метельный февраль появилась лишь сейчас. Потолки кафе, кинотеатров, подъездов и прочих убогих заведений, где могут зимой укрыться и согреться двое, не в счет.

Светка мне нравилась. Очень нравилась. Волновался и, что называется, сгорал от нетерпения с самого утра. Сам себе удивлялся. Я, двадцативосьмилетний журналист, автор трех опубликованных рассказов, один из которых появился недавно в «толстом» региональном журнале, достаточно ушлый и опытный человек, я, автор повести, лежащей в книжном издательстве и получившей уже одну неплохую, как удалось разузнать, рецензию, я, до столь зрелого возраста не позволивший ни одной юбке окрутить себя, — не мог дождаться часа, когда увижусь с этой капризной и взбалмошной девчонкой.

Собственно, заявиться я к ней должен был не просто так. Предполагалось, что мы отпразднуем выход того самого, в солидном ежемесячнике, рассказа. Рассказ, кстати, Светке понравился, и я знал, что она таскала подаренный мною журнал с дарственной надписью к себе в институт, показывала, хвасталась. А я загодя раздобыл бутылку хорошего венгерского вина и бисквитный торт. Накануне выкупался, нагладился, сменил рубашку и носки. Ни дать ни взять — солдат перед решающим сражением.

Слава — великая вещь. Возможно, кому-то покажется, что не бог весть какое достижение — тиснуть рассказик в периферийном журнале, но это от пещерного неведения и полнейшего незнания литературного рынка. Там страшенная конкуренция, борьба идет жесткая и жестокая. Я знаю ребят, да что там ребят, зрелых уже мужей, которые годами, а кое-кто чуть ли не десятилетиями, ждут первой своей публикации, и многие вряд ли дождутся. И добро бы все они были бесталанными графоманами, ведь нет, мне доводилось в нашем литературном объединении читать их сочинения. Никак не хуже, а порой лучше того, что печатают даже именитые столичные журналы. Тут еще и удача нужна, громадная удача, и расположение редактора, и личные, наконец, симпатии и заслуги, и куча всяких других значительных и незначительных моментов и моментиков. Проникновение, одним словом, в тесную издательскую кухоньку, где на видавшем виды, со следами острых и сладких приправ, протухшей и подгоревшей снеди и плохо отмытой крови шатком столике готовится очередное блюдо. И тот, кто сподобился пробиться, протиснуться туда, оставив позади равных или почти равных, имеет право по большому счету зауважать себя. Ну, а уж книгу издать — об этом только мечтать можно. Там сложности стократ возрастают.

Два первых моих рассказа, сильно, к сожалению, из-за недостатка места сокращенных и, соответственно, потерявших из-за этого чуть ли не всю прелесть, появились в молодежной газете. Приятно, конечно, ужасно льстило самолюбию, но то была не слава — славочка. А вот журнальная публикация — подлинный триумф. Вся наша литературная братия, не знаю уж, кто в какой степени искренне, поздравляла меня, плакала от счастья мама, восхищались родственники, соседи и знакомые. Я скупил все журналы, которые удалось найти в книжных магазинах и киосках, больше тридцати штук, раздаривал направо и налево, жалея лишь о том, что не смог раздобыть их штук на сто или даже двести больше. Знал бы кто из непосвященных, какое это сладостное священнодействие — надписывать журнальную страничку, где крупно набран заголовок твоего рассказа, твоего произведения, с твоей фамилией, заканчивая посвящение вожделенными словами «от автора» и небрежно расписываясь. Внизу же надо обязательно поставить дату — день, число и месяц. «Для истории». Не надо смеяться; никому не дано знать, что ждет впереди. Чем черт не шутит…

Не очень скромно, наверное, о себе такое говорить, но я — до появления журнальной публикации, и я — после нее — не один и тот же человек. Ночь переспав, основательней сделался, решительней, раскованней, снисходительней. В плечах пошире, ростом повыше. А главное — поуверенней в себе, в своих способностях и возможностях. Слава, повторюсь, — великая вещь. Заметно изменились и отношения мои с окружающими, с той же Светкой. Красивая девчонка, избалованная мужским вниманием, цену она себе знала и кого попадя близко не подпускала. Я, надеюсь, не «кто попало», но не мог похвастать, что за месяц добился каких-либо заметных успехов. Целовались, конечно, но стоило мне повести себя чуть активней, тут же наталкивался на упорное, холодное сопротивление. Вплоть до угрозы, что