наконец, ограничение в издательских планах изданий классиков европейского романа, массовое распространение которых было одним из лучших наших достижений в истекшем периоде.

Такая же ситуация складывается и в жизни нашего театра.

Если бы дело было только в художественном уровне! Но речь идет, и это острее всего должно волновать нашу партию, об определенном идейно-политическом содержании, попросту классовом содержании. Вакуума не может быть ни в одной области жизни. На позиции, оставленные культурной политикой народного государства, неизбежно начинается идеологическое наступление несоциалистических, а то и просто антисоциалистических кругов.

К счастью, мы находимся еще в самом начале этого процесса. Однако до сих пор наши издательства не проявляют должного сопротивления этому процессу, а иногда даже радушно идут ему навстречу. Партия не может в таких вопросах сохранять нейтральность, ведь они касаются одного из важных участков борьбы за состояние умов и особенно за сознание широких кругов новой интеллигенции и нашей молодежи. Новая, значительно более широкая и гибкая, учитывающая достигнутые уже позиции, наша политика в области распространения культуры становится делом первой необходимости. Мы не можем упускать ее, особенно после IX Пленума, в период реализации его решений. Ибо мы не можем допустить, чтобы пути развития нашей культурной жизни начали серьезно расходиться с новым, послеоктябрьским путем нашего социалистического строительства.

ЗА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ КУЛЬТУРЫ

В литературе и искусстве, в книге и журнале, в фильме и театре социализм может иметь очень серьезного союзника. Но в них он может найти также горький источник дополнительных, совсем не пустяковых трудностей. Но именно от партии зависит, чтобы этот трудный союзник был прежде всего союзником. Это требует присутствия партии на фронте культуры. Это требует новой концепции и новой практики нашей культурной политики, реализуемой новыми методами и средствами. Это требует сплочения всех искренне преданных партии сил в творческих объединениях, членов партии и беспартийных, в настоящий момент разрозненных, дезориентированных, а часто и вообще лишенных возможности высказываться. Это требует обращения ко всем тем писателям, публицистам и художникам, которые тяжело и болезненно, иногда драматически, но без истерики, без публичного издевательства над тем, что вчера так или иначе признавали, без идейной и моральной эквилибристики пережили период нашего перелома с искренней заботой о судьбе партии, о судьбе страны, о деле социализма в Польше.

Такие люди есть, вопреки видимости их больше, чем кажется. С ними надо разговаривать, надо узнавать их взгляды на дальнейшие пути развития нашей литературы, им надо помочь в восстановлении полного доверия к партии, в восстановлении убежденности в ее жизненной силе, в правильности ее политики. Им надо ясно сказать, что партия не отказалась и никогда не откажется от борьбы за социалистическое содержание культуры, от борьбы, которая не только не снизит полета творческой мысли и накала чувств, но то и другое подкрепит сознанием их великой общественной роли, их ничем не заменимой необходимости для жизни миллионов людей труда.

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ{58}

Драматургия нашего времени — чем же она должна быть? Не искусством ли ведения спора, спора идейно-морального между гуманистическими чувствами, сплачивающими людей, и законами истории, которые являются законами борьбы, или законами резкого расслоения и раскола? А если так, то что же должно быть в драматургии «методом» этого спора? Я думаю, что прежде всего ситуационная изобретательность. Речь идет о таких ситуациях, в которых честные, идейные люди, выступающие как противники, вдруг замечают, что они неизбежно обречены: один на то, чтобы нанести удар, другой — чтоб получить удар, удар политический, моральный, а иногда и физический. Такой изобретательностью блеснул на момент Вайда в «Пепле и алмазе», разыграв сцену убийства Щуки в почти братском объятии убийцы и его жертвы.

Меня в драматургии чаще всего (в «Возмездии», в «Немцах», в «Первом дне свободы») волнуют как раз события идейно-морального плана. Эти события более часты, чем кажется, именно в периоды крупных массовых конфликтов, как-то: войны, революции, когда законы истории действуют наиболее всеобще и наиболее драматично. Эти события гораздо глубже обнажают природу человеческих споров, чем это возможно в столкновении, когда противники не видят лиц, а видят только цвета знамен.

Я не хочу этим сказать, что цвета не имеют значения. Я издавна любил один определенный цвет. Дело ведь в том, что объединяющая идеология должна начинаться именно с четко обрисованного размежевания. До тех пор, пока «по другую сторону» стоит фигура без лица или с лицом канальи, еще нет места драме, то есть чему-то большему, чем просто физическое столкновение.

Великий идейно-моральный спор нашего времени как материал для современной драматургии должен показывать не только противоречивые доводы, но и человеческое обличье партнеров.

Слово «свобода» — разве в великом споре нашего времени не является оно одним из слов, наиболее часто и наиболее двусмысленно употребляемых?

Свобода — божество с двумя лицами, из которых, как лицо луны, мы знаем всегда только одно, воспетое поэтами. А ведь… «Господа наверняка обратили внимание и на то, что всегда, когда одни обретают свободу, другие ее теряют»{59}. Разумеется, мы знаем эту проклятую закономерность. Великий спор нашего времени идет, между прочим, и за то, чтобы вычеркнуть эту закономерность из списка многих подобных «закономерностей» мира.

Что из того, что одинокие, изолированные попытки сломать эти законы обречены на поражение? Это тот вид поражений, которые прокладывают путь победе.

Когда пятнадцать лет тому назад я обретал свободу, уже на ее пороге я узнал, что у нее есть второе загадочное лицо — отвернувшееся от нас и смотрящее во мрак. А потом? Потом я узнавал об этом ежедневно…

Наше познание о свободе? Оно великолепное — и абсолютно варварское.

ПРОТИВ «МАССОВОЙ» КУЛЬТУРЫ — ЗА КУЛЬТУРУ МАСС{60}

В то время, когда мы ломаем головы над проблемами распространения культуры, буржуазные интеллектуалы, особенно в Соединенных Штатах, все глубже погрязают в дискуссии об опасностях «массовой культуры». В то время, когда мы провозглашаем единство культуры, они утверждают ее неминуемую двойственность, выражающуюся в делении на «авангард» и «безвкусицу». В то время, когда мы в индустриализации страны видим рычаг культурного развития, они в современной технике и ее общественных последствиях усматривают смертельную угрозу для культуры.

Кто прав? Мы, устраивая ежегодно символические и оптимистические «Дни просвещения, книги и печати», или они, обнаруживая фатальные, по их мнению, для культуры последствия массового распространения или популяризации?

Мы могли бы, откровенно говоря, не начинать этого спора с буржуазными философами и социологами культуры типа Д. Макдональда или К. Гринберга, если бы они, исходя из хорошо им известного, именно буржуазного опыта, ограничивали свою критику «массовой» культуры