Я старался не смотреть на них, чтобы не показать, как я расчувствовался.

— Теперь же дело обернулось так, что я обожаю вас, — говорил я вроде как самому себе. — Да-да, именно так, к чему отрицать? Но вас обеих, ей-ей.

Сестры переглянулись.

— Обожаю всей душой, — повторил я, — и не знаю, чем это кончится. — И даже объяснил им: не хочу, мол, я бросать вызов судьбе или выставить себя перед ними на посмешище. И неожиданно повернул разговор на другое.

— Взгляните-ка туда! Какой сказочной красоты рассвет! Разве не похоже, будто земля хотела бы вспорхнуть и улететь? Только не бывать тому.

— Что же из этого следует? Пусть объяснит мне, кто может. Разве могу поверить я или кто угодно другой, будто бы вся эта красота сотворена лишь для того, чтобы человек чувствовал себя здесь несчастным?

— Но мне ведь тоже еще хочется кой-чего от жизни! — непререкаемым тоном возражал я невидимому собеседнику. А поскольку натура моя неуемная, мне с трудом удавалось держать себя в узде. Яростно, захлебываясь от ненависти к самому себе, метался я ночами по комнатам.

— Отчего бы не подтолкнуть судьбу? Склонить голову, чтобы ей легче было нанести удар!

Иными словами, женюсь на ней, а там будь что будет. Конечно, при условии, что она согласна выйти за меня. Вдруг да согласится, разве можно знать заранее? Но ведь она ясно дала мне понять, насколько они обе любят меня. И что это, мол, не пустяк.

Какое там пустяк, в особенности для человека моих лет. Ведь чего же можно добиться, если перебиваешься с пятого на десятое, с одной мечты-прихоти на другую, совершенно не считаясь со своей судьбой?

Эх, пропади все пропадом! Не лучше ли тогда пожить еще хоть какое-то время в свое удовольствие. А если не получится, всегда можно помочь себе, облегчить свою участь…

К такому выводу я приходил сегодня. А назавтра думал: чушь несусветная. Потому как неосуществима. Стало быть, роковая глупость. И в таких случаях я подолгу разглядывал себя в зеркале.

«Лиса все та же, только макушка поредела», — говаривал, бывало, мой отец, а теперь вслед за ним повторяю и я. Вот ведь до чего дошло. Куда только не прокрадывается надвигающаяся старость? Не волосы — губы у меня сделались сероватыми и подглазья… там и сям бескровные тени. И этого не мог не заметить тот, кого дело касалось напрямую.

Но тщетно было внушать самому себе что угодно, против наваждения не устоишь. Оно набрасывалось на меня с неодолимой силой, особенно во сне. Так в одном из сновидений (возможно, под воздействием легенд священника Бархама или рисунков Тенньела[14]) я молил сказочного великана из ирландских саг, Финна, дать мне еще хоть малость пожить. Потому как противник одержал надо мною верх и — небывалое дело! — поставил ногу мне на шею.

— Что проку тебе меня убивать? — пытался я умилостивить его. Просил, молил, ссылаясь на то, что я еще молод, и время мое не приспело. А это уж и вовсе ерунда!

Правда, в том сне был я восемнадцатилетним юнцом, тощим и бледным.

Значит, женюсь на ней — опять начинал я сначала. — Или на старшей, — вдруг осенило меня. — Блестящий выход. Тогда можно будет видеться и с малышкой. Устрою так, чтобы она по воскресеньям обедала у нас или что-то в этом роде. Ведь никогда больше не видеть ее — немыслимое дело!

Малышку звали Луизой. Тонюсенькая была еще эта Луиза. Глаза большие, серьезные, а груди — ни намека, никаких тебе округлостей, одна суровая прямота, и я именно в эту ее суровую прямоту и влюбился. Смешна даже сама мысль, что со мной еще могло приключиться подобное? Я не задавался этим вопросом. Перед кем мне следовало бы стыдиться, если всякий раз, когда я бывал с нею, меня переполняло чувство, будто мир земной — достойное Творение. Не искусство, не музыка, не что другое, что напридумывал человек, а именно она.

А уж когда она захворала…

Какая пустота, какое зияние образовалось на концертах! Между тем подле меня сидела ее старшая сестра, но втуне. Как же я мог на Луизе жениться, если она способна создавать столь зияющую пустоту?

Когда же, по прошествии долгих недель, младшая появилась вновь, произошло нечто странное. Ее увидел я прежде всего, стоило мне переступить порог. Увидел сразу же, хотя зал был набит до отказа и вроде бы даже чуть возвысился или ярче стал освещен — во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление. Короче говоря, таких возвышенных чувств я не испытывал даже в молодости.

Замечу, что Мадлен была всего лишь тремя годами старше малышки и все же склонялась к браку со мной — тогда это уже стало ясно. Откуда? Существуют ведь всякие признаки. К примеру, теперь она иногда готовила чай и на мою долю. Вроде бы ничего особенного, такой обычай заведен в университетских лабораториях. Но она при этом заботилась обо мне, мягко, деликатно, справлялась, не устал ли я. Не пора ли отправляться домой? А главное — как она принимала мои цветы, поскольку теперь я приносил ей каждый день несколько штук или небольшой букетик. И так как являлся я, как правило, раньше, то молча клал цветы ей на стол. Она тоже ничего не говорила. Именно в этом умолчании и таился особый смысл ситуации. В том, как нежно она брала цветы в руки, как ставила их в воду и ухаживала за ними — каждым ее движением подчеркивалась значимость происходящего. И цветы стояли перед ней до самого вечера, рядом с дневником эксперимента, в чистом стакане.

Словом, все было ясно, никаких сомнений.

Уж если она согласна, тогда, глядишь, и малышка согласится. Почему бы и нет? Три года — невелика разница.

А потом, в один прекрасный день, я очень испугался. Это случилось в тот самый вечер, когда младшая снова появилась на концерте. Она стояла прямо под большой люстрой, в окружении людей, бледненькая после болезни, но вмиг расцвела при виде меня. Сразу же покинула общество, а в глазах такое сияние!

— О, дорогой месье, как я рада снова видеть вас! — ликующе произнесла она и у всех на глазах прижала руку мою к сердцу. — Правда же, мы останемся друзьями? — шепнула она, поскольку тут подошла и Мадлен.

От этого вопроса я враз погрузился в тоску. Что значит «останемся друзьями»? Впрочем, она же сама избавила меня от сомнений на этот счет.

— Мы говорили о вас с Мадлен и сочли вас очень подходящей парой для нее, месье, — совсем по-детски шепнула она мне во время концерта.

Словом, вопрос решен: я должен жениться на Мадлен.

Ох, уж эти злосчастные цветы! Что же я наделал?!

Следует заметить, что концерт по чистой случайности затянулся надолго и был ужасно, можно сказать, до остервенения скучным. Два с половиной часа на зрителей изливали восторженные всплески известного композитора по фамилии Малер, у меня аж душа съежилась, а нервы вздыбились, что твои норовистые кони.