— Оставим это, — продолжил я, — дружбы вашей я не достоин, признаю. К тому же мы больше не свидимся, что делать! Человек многое способен выдержать, жизнь меня и этому научила. Однако несколько слов вы позволите мне на прощанье, не так ли, мадемуазель?

— Слушаю вас, — холодно проронила она.

— Я любил вас, но сестру вашу еще больше, — начал я, по-настоящему огорченный ее поведением. — Знаете ли, как я ее любил? Как любят родную дочь и все же по-другому. Стало быть, средь всех напастей и превратностей судьбы, отчего сама любовь эта оборачивалась погибелью, как все, что мне выпадало пережить. Что же делать человеку, если он уже не слишком молод для таких чувств, вырвать сердце, что ли? Что мне делать, подскажите, мудрая барышня. Мудрейшая из мудрых на всем белом свете.

Она ошеломленно уставилась на меня. И вроде бы сказала даже, что я, мол, достаточно молодой или что-то в этом роде. Сказала ли, нет ли — неважно. Факт, что продолжила она так:

— Это, по крайней мере, честные слова. Я поговорю с сестренкой. Я ведь тоже ее люблю. Учтите, я жизнь готова за нее отдать! — пылко, страстно добавила она. С тем и оставила меня. Должно быть, потому, что на глазах у нее показались слезы.

«Пойдем дальше», — сказал я себе. Кстати, тогда-то и случилось со мной кое-что. Однажды ночью сажусь в постели и спрашиваю себя: «Ты действительно не хочешь больше жить в тоске?»

«Нет», — ответил я. Но затем поправился: «Да. Хочу.»

Ведь так уж оно повелось. Человек убивает себя годами, лишь бы заглушить в себе то, что и так прошло, и когда наконец осознает, что и впрямь все вроде бы утихло, удивленно озирается по сторонам. Как же так? Ужели и собственная жизнь ему не интересна? То, чем он прежде жил, его застарелая печаль и давний гнев? И тотчас в ужасе хватается за былое, как скупец — за вложенный капитал.

В общем, не получается. Нельзя избавиться от прошлого, в особенности, если не хочется. Если ничего не страшишься больше, чем абсолютной пустоты, когда ничего у тебя не останется.

Я еще упорней ухватился за работу, как оно в таких случаях и полагается. Теперь я еще труднее сносил одиночество, поскольку никого у меня не было, кроме моего слуги. Тот же настолько раздражал меня, что я стал обращаться с ним жестоко. Впрочем, оставим подробности.

И конечно, после всего случившегося мне пришлось оставить университет. В два счета я обосновался в городке неподалеку от столицы, где на ветеринарных курсах очень хорошо преподают практическую химию. Я и сейчас посещаю их. Приезжаю из Парижа четыре раза в неделю и очень доволен. Тем более что именно здесь мне удалось сделать два открытия, одно за другим, когда я еще, можно сказать, не успел погрузиться в работу (иногда удача сама идет навстречу): во-первых, применение электрического метода, второе опишу вкратце.

Я возился с титрированием, решал задачу совсем другого направления, когда вдруг получил неожиданный результат. Слияние двух жидкостей подсказало мне превосходную идею способа охлаждения, да так внезапно, что я отказывался верить собственным глазам: одно мгновение, и вдруг происходит чудо.

Все получилось чуть ли не без моего участия. Стоило мне соединить две жидкости, как в то же мгновение все вокруг них замерзло, даже сосуд с водой лопнул, поскольку реакцию я производил, смачивая сосуды в воде. И что главное: вещества довольно легко можно было отделить одно от другого, а стало быть, и в обращении они удобны… Какая блестящая перспектива!

Со мной обычно бывает так: я медленно раскачиваюсь — приятельница моей бывшей жены когда-то окрестила меня паровозом, очень точное сравнение, потому как святая правда: поначалу долго пыхтишь, а потом лечу — не остановишь, покуда не доведу все до самого конца.

Я накинулся на книги и журналы, целую неделю даже не раздевался и, лишь когда уже не в силах был справиться с перевозбуждением, валился в постель. Это моя давняя метода, не раз проверенная: как только перенапряжение достигает предела, я враз бросаю все и принимаюсь глазеть в потолок.

Так же было и в этот раз. Трое суток я провалялся в каком-то полузабытьи, чувствуя себя глубоко несчастным. Зачем оно мне? Денег, что ли, мало? Но честолюбие странная штука! Все силы жизни, все лучшее в себе человек бросает к ногам других, судя по всему, лишь ради того, чтобы снискать похвалу. Причем безо всякой корысти, ну не смешно ли? Чтобы мир отметил твои усилия рассеянным кивком. (Из чего следует вывод, что наверняка и сам мир держится на этом — на тщеславии да честолюбии. Давно говорили об этом, но теперь я и сам убедился.) Значит, мне нужны эти рассеянные кивки чужих людей? Ведь если нет, то к чему этот одержимый труд, когда я жажду лишь покоя? И я обрел его сейчас, разве нет? Даже руки не надо высовывать из-под одеяла.

И все же… В результате паровоз все же разогнался. Как-то вечером я выбрался из постели и замерзшими, закутанными руками принялся за чертежи. Наспех разработал планы двух разных конструкций, даже эскизы деталей набросал экспромтом, лишь бы были, чтобы не пришлось объяснять чертежникам суть. Ведь их сразу же расхватают. И уже стал раздумывать над механиками, у кого что буду заказывать, таков порядок: каждую деталь конструкции отдельно и у разных мастеров, а когда все части будут в сборе, самому составлять пробные образцы… В общем, все распланировал и даже взялся было за осуществление, как вдруг враз охладел. Мне сделалось очень стыдно.

Потому как в ответ раздался смех небес. Я вздумал браться за изобретения? Только меня и не хватало? Сколько превосходных химиков на свете, и ни одному из них такое в голову не приходило?

После этого опостылела мне химия со всем прочим и со всем моим усердием. С бесполезной гонкой паровоза.

И чего же мне еще пожелать?

Оттуда, то бишь от барышень, ни ответа, ни привета, хотя работы мои длились больше полутора месяцев, а Мадлен под честное слово пообещала мне — с тем мы и расстались в университете — как можно скорее известить об их решении. Правда, сестренка пока еще не окрепла после болезни, и ей не хочется волновать ее, но как только будет возможно, она поговорит с ней… И дважды повторила свое обещание.

Я решил выждать еще две недели. И поскольку они прошли так же, то есть в бесплодном ожидании, я сделал вывод, что, видимо, младшая тоже очень осуждает ненадежных людей, способных приличий ради наврать с три короба.

Но я, как ни хотел, не мог с этим примириться. Какой бы опыт по части отказов ни накопился у меня с течением лет, все же годы дают себя знать: иссякают и силы, и устойчивость к сопротивлению.

И вот, на рассвете весеннего дня, который обещал быть погожим, я решил наведаться к ним. Прямо сегодня же. Воскресенье, время самое подходящее — они сами говорили много раз, что по утрам всегда бывают дома: старшая отдыхает, младшая пишет письма. Знал я также, что, хотя живут они у своей тетки, но вполне самостоятельно, то есть посетителей принимают по своему усмотрению.