Еще одна перемена в персонале, окружающем императора: на место генерал-адъютанта Рылеева комендантом Императорской главной квартиры назначен генерал-майор Свиты Литвинов. Удаления Рылеева надобно было ожидать: он [человек крайне ограниченный, можно сказать, тупой] был при покойном государе самым доверенным домашним человеком в негласной его семье; преемник его Литвинов [сколько я знаю его, – человек хороший, благодушный, честный, но] бесцветный, привыкший к роли дядьки при юных великих князьях.

Относительно градоначальника слышно, что доверие к его способностям уже поколебалось; принятые им бессмысленные меры – восстановление застав городских, оцепление всего города кавалерией и т. д. – будут отменены. Генерал Трепов в негодовании на самодурство Баранова; он говорил мне, что намерен выйти из состава устроенного при градоначальнике странного совета. Вероятно, примеру его последуют и другие [кто похрабрее].

При докладе моем государь говорил о желании своем уменьшить, сколько возможно, Свиту. Достигнуть этого можно только постепенно, по мере производства флигель-адъютантов в генерал-майоры, генерал-майоров Свиты – в генерал-лейтенанты, а также по мере естественного отправления генерал-адъютантов ad patres[106]. Необходимое условие – надолго отказаться от назначения новых флигель-адъютантов, новых генерал-майоров Свиты и новых генерал-адъютантов. Государь еще говорил мне (уже вторично) о более строгом составлении кандидатских списков. Всё это очень хорошие намерения; но долго ли выдержим их на практике?

После доклада моего и совместного с Гирсом поехал в Петропавловскую лютеранскую церковь на отпевание покойного коменданта Петербургской крепости барона Майделя, а оттуда в Комитет министров. По окончании заседания этого комитета я председательствовал в заседании комитета Польского, которое, впрочем, было непродолжительно.

26 марта. Четверг. В первый раз случилось мне присутствовать в судебном заседании. Сегодня в Особом присутствии Сената начался суд над злодеями, участвовавшими в преступлении 1 марта. Отправившись туда после доклада (у государя), я застал конец чтения обвинительного акта и затем прослушал речи всех шести привлеченных к делу подсудимых: Желябова, Кибальчича, Рысакова, Михайлова, Перовской и еврейки Гельфман. По окончании последней речи Желябова, когда начался допрос свидетелей, я должен был уехать из суда.

Весьма занимательно было слушать этих несчастных фанатиков, спокойно и почти с хвастовством рассказывавших о своих злодейских проделках, как будто о каких-нибудь подвигах и заслугах. Более всех рисовался Желябов; это личность выдающаяся. Он прочел нам целую лекцию об организации социалистических кружков и развил бы всю теорию социалистов, если б председатель (сенатор Фукс) дал ему волю говорить. Желябов не отпирался от своего руководящего участия в покушениях на цареубийство: и в 1879 году под Александровом, и в подкопе на Малой Садовой, и, наконец, 1 марта на Екатерининском канале.

Перовская также выставляла себя с цинизмом деятельною участницей в целом ряде преступных деяний; настойчивость и жестокосердие, с которыми она действовала, поражали противоположностью ее тщедушному и почти скромному виду. Хотя ей 20 лет, но она имеет вид неразвившейся еще девочки. Кибальчич говорил складно, с энергией, и обрисовал свою роль в организации заговора – специалиста-техника. Он прямо объявил, что по своему характеру не считает себя способным ни к активной роли, ни к убийству, но, сочувствуя цели социалистов-революционеров, принял на себя изготовление составов и снарядов, нужных для приведения в исполнение их замыслов.

Михайлов имел вид простого мастерового и выставлял себя борцом за освобождение рабочего люда от тяжкого гнета капиталистов, покровительствуемых правительством. Еврейка Гельфман говорила бесцветно; она не принимала непосредственного участия в преступлении l марта. Наконец, Рысаков, на вид мальчишка, говорил как школьник на экзамене. Очевидно было, что он поддался соблазну по легкомыслию и был послушным исполнителем распоряжений Желябова и Перовской.

Замечательно, что все подсудимые говорили прилично и очень складно; особенно же речист и самоуверен Желябов. Но вместе с тем из всего слышанного выводишь заключение, что перед нами на скамье подсудимых сидят пятеро случайно захваченных полицией и оказавшихся более или менее прикосновенными к преступным покушениям на цареубийство, но вовсе не главные виновники катастрофы 1 марта. Кроме Желябова и Перовской, были, несомненно, многие другие, не менее виновные, и даже имеющие гораздо более важное значение в революционной деятельности. И все они на свободе, остаются неизвестными, продолжают действовать в самом Петербурге. Они издеваются над полицией, да и как не издеваться над такими противниками, каков градоначальник Баранов и компания. В несколько дней его ничтожество совершенно разоблачилось; принятые им впопыхах бессмысленные меры уже отменены.

Сегодня при докладе государь заговорил об увольнении от должности финляндского генерал-губернатора графа Адлерберга 3-го (Николая Владимировича), который уже давно перестал почти заниматься делами и близок к размягчению мозга. Шернваль, докладывая государю о намерении графа Адлерберга проситься прочь, указал в числе кандидатов на графа Гейдена (начальника Главного штаба). Я счел себя вправе удостоверить государя в готовности графа принять это назначение, так как вчера он был у меня и заявил мне о своем желании получить назначение в Финляндию. О замещении графа Гейдена в Военном министерстве пока не было еще речи. Место начальника Главного штаба таково, что выбор лица на эту должность находится в тесной связи с вопросом о личности самого министра. Если мне не суждено оставаться еще долго на своем месте, то и не мне приходится искать начальника Главного штаба.

27 марта. Пятница. Их величества переехали сегодня в Гатчину, ранее, чем предполагалось. Время переезда держали в тайне. Утро я посвятил посещению военно-учебных заведений, которые не пришлось мне видеть уже более шести недель. Перед обедом заехал ко мне граф Игнатьев, новый министр государственных имуществ. По обычаю своему, он наговорил очень много, в особенности о себе самом; о том, как ему предложили сначала место министра народного просвещения, а потом путей сообщения; как он решительно отклонил оба эти назначения; как, наконец, его уговаривал сам государь принять место министра государственных имуществ и проч., и проч. Между прочим он уверял меня, что сам слышал мнение государя обо мне; будто бы одно время шла даже речь о назначении меня председателем Государственного совета в случае удаления великого князя Константина Николаевича, но я настаивал на том, что мне пора на отдых и ни в каком случае не принял бы на себя нового, непосильного бремени.

28 марта. Суббота. Вторично был в заседании Особого присутствия Сената по делу о злодейском преступлении 1 марта. Заседание началось в 10 часов утра речью прокурора Муравьева. Я слушал его до двух часов и с сожалением должен был уехать, не дождавшись окончания этой превосходной речи. Муравьев – весьма талантливый молодей человек, в полном смысле слова оратор. По всем вероятиям, дело не окончится и сегодня.