Из заседания суда я заехал к Андрею Александровичу Сабурову, чтобы выразить ему, с каким сожалением узнал об увольнении его от должности министра народного просвещения. Он был явно тронут моим посещением.

Позже заезжал ко мне князь Орлов, проститься перед отъездом в Париж. Он близкий человек в Аничковом дворце; рассказывал мне кое-что о закулисных делах, о Победоносцеве и прочем; но, сколько можно судить по его словам, и ему ничего не известно о том, имеет ли новый император какой-либо план и программу.

Утром в суде, во время перерыва заседания, разговорился с государственным секретарем Перетцем, который подтвердил слухи, ходившие об удалении великого князя Константина Николаевича как от морского ведомства, так и председательства в Государственном совете. Оказывается, дело шло при посредничестве великого князя Владимира Александровича и решение вопроса отсрочено. Между дядей и племянником пока не было никаких резких объяснений. Перетц говорил мне о затруднительности выбора преемника великому князю Константину Николаевичу и уверял, так же как вчера Игнатьев, что меня считают наиболее вероятным кандидатом. Я отвечал, что не могу и не должен принять такое назначение, если б мне и предложили.

29 марта. Воскресенье. В 6 часов утра постановлен приговор суда о шести преступниках 1 марта. Конечно, все они приговорены к повешению; но в городской публике возбуждены, по недоразумению, толки о том, зачем приговор об одной Перовской подвергнут отдельно высочайшему решению. В этом изъятии видят как бы намерение избавить подсудимую от смертной казни; немногим известно, что, по существующим общим законам, постановление суда о лишении дворянства не может быть приведено в исполнение без высочайшего на то соизволения и одним этим обстоятельством мотивирована оговорка суда относительно Перовской.

Много еще толкуют о недавней публичной лекции нашего юного философа Соловьева, возбудившего страшное негодование своей безумной при настоящих обстоятельствах речью о том, что русский царь, чтобы оставаться верным «идеалу русского народа», должен помиловать цареубийц. Выходка эта вызвала взрыв рукоплесканий и одобрения в большей части аудитории, наполненной молодежью обоего пола, заведомо сочувствующей социалистическим учениям. Зато из другой части слушателей некоторые чуть не избили [юродивого] философа.

30 марта. Понедельник. После общего собрания Государственного совета было заседание Особого присутствия по воинской повинности. По поводу контингента новобранцев при предстоящем осенью сего года призыве мне пришлось выдержать продолжительные прения: поступило заявление министра финансов о необходимости сокращения военной организации и численности армии. Прения эти, конечно, не могут иметь практического результата, кроме лишь занесения платонического желания министра финансов в журнал Особого присутствия.

Сегодня был приглашен к обеду у великого князя Михаила Николаевича запросто, в сюртуке. Кроме меня, был только генерал-лейтенант Павлов.

1 марта. Вторник. Первый мой доклад в Гатчине. Туда и обратно ездил я в экстренном поезде великого князя Владимира Александровича, вместе с Гирсом. Доклад мой сокращен до крайнего предела, так как заведен уже новый порядок: бóльшая часть изготовляемых в отделах министерства письменных докладов посылается ежедневно государю в подлиннике на его личное рассмотрение; для облегчения же ему труда каждый доклад сопровождается коротенькой запиской, указывающей сущность дела, как бы заголовком. Сегодня же представил я подробную и объемистую ведомость всем делам, подлежавшим до сего времени высочайшему разрешению, чтобы государь мог сам указать, которые из этих дел угодно будет его величеству на будущее время изъять из означенной категории.

В Гатчине поражает приезжего вид дворца и парка, оцепленных несколькими рядами часовых, с добавлением привезенных из Петербурга полицейских чинов, конных разъездов, секретных агентов и проч., и проч. Дворец представляет вид тюрьмы; никого не пропускают без билета с фотографическим на обороте изображением предъявителя. Гатчина и без того хранила на себе мрачный, подавляющий отпечаток; теперь же она производит удручающее впечатление. Их величества живут в совершенном уединении. Объявлено, что государь будет принимать представляющихся лиц только по средам и пятницам.

3 апреля. Пятница. Утром, в 9 часу, на Семеновском плацу совершилась казнь пяти из шести преступников 1 марта, за исключением еврейки Гельфман, которая оказалась беременною, почему казнь ее отсрочена. Даже и повесить не сумели: Михайлов два раза сорвался с виселицы. Во время перевозки преступников по улицам были в некоторых местах беспорядки: толпа чуть не растерзала нескольких безумцев, вздумавших выказать свое сочувствие цареубийцам. Вообще, аресты продолжаются в большом числе. Во всех классах населения необыкновенно натянутое, нервное настроение. Все чего-то ожидают. А между тем ниоткуда не видно и не слышно проявления правительственной деятельности.

После посещения 3-й военной гимназии я был в заседании Кавалерской думы ордена Святого Георгия. Председательствовал великий князь Михаил Николаевич. Главным предметом совещания был вопрос об изменении установленного в уставе ордена двухнедельного срока для ходатайства ближайшего начальства о награждении этим орденом совершившего военный подвиг. Срок этот не соблюдался на практике: ходатайства о награде поступали иногда через многие годы после войны. Поэтому и последовало повеление покойного императора о пересмотре означенного вопроса в Кавалерской думе. Большинством голосов постановлено продлить срок до четырех недель. Дума, по обыкновению, имела заседание в Георгиевской зале Зимнего дворца.

Сегодня выехал из Петербурга английский посол граф Дефферин, получивший другое назначение – послом в Константинополь. Все жалеют о нем: он держал себя честно, любезно и, сколько мог, содействовал восстановлению добрых отношений между Россией и Англией.

6 апреля. Понедельник. Вчера был утром у великого князя Михаила Николаевича, который пригласил меня, чтобы переговорить по какому-то важному делу. По секрету сказал он мне, что на днях государь совершенно неожиданно объявил ему о своем намерении удержать его в Петербурге и поручил, по совещании со мной, с бароном Николаи и графом Лорис-Меликовым сообразить, какое дать управление Кавказу на будущее время. При этом великий князь заявил разные предположения, подлежавшие обсуждению, и, между прочим, странную мысль о разделении Кавказа на северный и южный, с подчинением северного общему положению о русских губерниях. Я решительно высказался против этой мысли, которую уже гораздо прежде приходилось мне слышать в городе. После довольно продолжительного разговора великий князь сказал, что назначит совещание на неделе.

Таким образом, прежние слухи об увольнении великого князя Константина Николаевича от должности председателя Государственного совета и замещении его Михаилом Николаевичем подтверждаются; другое для него назначение в Петербурге трудно придумать. Не оправдается ли, чего доброго, и другое, столько раз повторявшееся в городской болтовне предположение о назначении меня на Кавказ? Но я твердо намерен, в случае предложения мне такого назначения, отказаться от него и просить об удалении совсем на отдых. Новое царствование начинается под такими предзнаменованиями, что ничего хорошего ожидать нельзя.