рядом и молча дожидались, когда до них дойдет очередь. Наконец, командир взвода, старлей Ерохин, приблизился, опустив голову, и, набравшись решимости, громко известил:

Мы вас должны задержать.

— Вяжи! — усмехнулся Малыш и послушно протянул свои ручищи. — Только учти — все бумаги на карабин у меня оформлены, в кармане лежат. Командир вообще без оружия, он в гостях у меня. А откуда эти бандюганы налетели, мы понятия не имеем. Буду требовать адвоката!

Про адвоката Малыш, конечно, загнул. Хоть и не подходящий момент был для веселья, но кто-то из омоновцев даже хохотнул. Ерохин сердито обернулся, и хохоток смолк.

— Ерохин, выполняй приказ. — Фомич тоже протянул руки. — А после будем разбираться — кто, куда и зачем… Где у тебя наручники?

— Геннадий Викторович, давайте отойдем… — Ерохин говорил и по-прежнему не поднимал головы.

— Пошли. — Фомич заложил руки за спину и отошел в сторону. Встал, широко расставил ноги и с жалостью смотрел на Ерохина, испытывая неподдельную горечь за взводного, славного, боевого парня, которому отдали приказ делать грязную работу.

— Где икона, Геннадий Викторович? Скажите сразу, все равно мы найдем. Перероем, перекопаем, но найдем.

— Нет, Ерохин, не найдешь, только время зря потратишь. И эти придурки тоже бы не нашли. Нет ее здесь, понимаешь, нет! Вообще нет! Так и доложи. Если не поверят, пусть приезжают и сами ищут.

— Вы меня не обманываете, Геннадий Викторович?

— А там, в Чечне, я тебя обманывал, Ерохин? Я что, переродился? Я хоть раз перед вами душой кривил, хоть раз за ваши спины спрятался? И теперь честно говорю — нет ее здесь!

— А она существует? В натуральном виде существует?

— В натуральном виде… Где-то, думаю, существует. Все, Ерохин, закрываем дебаты. Тащи наручники и отправляй меня, куда приказано. Не буду я больше с тобой воздух сотрясать!

Ерохин развернулся и направился к автобусу. Видно было, что долго говорил с кем-то по рации, очевидно, докладывал, затем слушал новые указания и вот наконец выпрыгнул из автобуса и коротко, почти радостно приказал:

— Грузимся!

После этого подошел к Фомичу и так же коротко, уже не опуская головы, сказал:

— Оставайтесь здесь, Геннадий Викторович, и обязательно дождитесь следственную группу. Они уже едут.

Поляна опустела. Пронеслась над ней пара синиц и вернулась на прежнее место на крыше. Притихла там и начала чистить крылышки. Догорал «уазик», воняя черным удушливым дымом, а в высоком небе неслышный, но хорошо различимый самолет чертил прямую белесую линию.

— Э-э-эх! — выдохнул Малыш и лег на спину, раскинул руки и закричал в небо: — Маменька родимая! Забери меня обратно, надоело тута жить!

Фомич покачал головой и пошел в дом — надо было перепрятать автомат в более надежное место, чтобы никакая следственная группа не смогла найти. И еще одна забота его тревожила: «Как бы мою девочку не раскурочили…» Девочкой он называл иногда свою старую бежевую «Волгу».

47

Одолевая головную боль и беспрестанно сморкаясь, Астахов пил крутой чай с лимоном, глотал таблетки и сердито досадовал — угораздило же простудиться почти в тридцатиградусную жару! Вот уж точно — где тонко, там и рвется. Сейчас, когда требовалось быть свежим, как огурчик, и крутиться, как молодой, он раскис, тоскливо смотрел покрасневшими глазами на бумаги, разложенные на столе, и менял уже третий платок — из носа текло, как из неисправного крана.

Вызывать врача не хотел, знал заранее, что скажут: постельный режим, обильное питье и те же самые таблетки. Вспомнил старую студенческую шутку, что все болезни возникают по причине хронического недопивания, и махнул рукой — лечиться, так лечиться. Налил почти стакан коньяка, махнул, словно воду, и запил горячим чаем. Скоро почуял, что его пробил пот и в голове, как ни странно, прояснило. В этот самый момент позвонила Наталья:

— Борис Юльевич просит, чтобы вы зашли.

На ходу, впопыхах, Астахов засунул в рот жвачку и направился в кабинет Сосновского. Перед тем как войти, жвачку вытащил и спрятал в карман. Все видящая Наталья протянула ему салфетку:

— Заверните, Сергей Сергеевич, а то слипнется.

Астахов послушно вытащил уже прилипшую жвачку, старательно запаковал ее в салфетку и с дурашливым поклоном вернул Наталье:

— Благодарствую, заботливая вы наша!

В ответ Наталья даже не улыбнулась. И это сразу насторожило Астахова. Он знал, что по верной секретарше, как время по точным часам, можно сверять настроение начальника. Не кивнула приветливо, как обычно, на шутку не отозвалась, значит, начальник не в духе.

В кабинете Сосновский сидел не один. Напротив, за приставным столиком, громоздился Черкасов. В мундире, застегнутом на все пуговицы, и даже при фуражке, которая сейчас лежала перед ним. Вид начальник УВД имел строгий, официальный, и рыжие кудри, старательно причесанные, не торчали во все стороны.

— Присаживайся. — Сосновский хмуро кивнул и показал на свободный стул, будто обозначил место, где должен находиться Астахов. И это тоже был знак: не на равных, а ниже, куда прикажут. — Вот, послушай, думаю, тебе интересно будет, да и мне любопытно.

Черкасов ворохнулся на стуле, будто собирался привстать, и стул чуть слышно скрипнул ножками по полу — грузен был полковник и крепок, как каменная глыба. Такого с места руками не сдвинуть, только трактором.

— Вчера в Первомайском районе произошла перестрелка. Один человек ранен. Вооруженная группа в количестве семи человек напала на отдельно стоящий дом в лесу и потребовала от живущего там хозяина какую-то икону, о которой этот хозяин не имеет понятия. Перестрелка была пресечена силами ОМОНа, нападавшие задержаны, сейчас идет выяснение их личностей. На месте со вчерашнего дня работает следственная группа, и сегодня к вечеру мне будут доложены результаты.

Говорил Черкасов, будто милицейский протокол писал. И говорил Астахову, потому что Сосновскому он рассказал раньше и совсем другими словами, о чем нетрудно было догадаться по двум пустым кофейным чашкам, стоявшим на краешке стола. Значит, давно уже здесь сидят, даже кофейку успели попить. Астахов слушал, стараясь держать себя в руках, и чувствовал, как по спине, по ложбинке, медленно текут капли пота. Или это коньяк с горячим чаем так действовали, или по какой другой причине, но капли текли и щекотали кожу. «Облом, — лихорадочно думал Астахов, полный облом. Накрыли медным тазом, теперь еще и по днищу стукать будут…» Он прекрасно понимал, что его уже сделали козлом отпущения. Что теперь докладывать в Администрацию Президента? Как теперь объяснить, что иконы нет и весь план, уже вписанный в федеральную повестку, летит кувырком к чертовой матери?

— Я посчитал своим долгом поставить вас в известность, чтобы вы были