Все посетители клубов и пабов видели и вдыхали трубочный дым, который висел в лондонских тавернах с тех пор, как сэр Уолтер Рэли, согласно легенде, первым предался курению у себя в Излингтоне. Несколько лет спустя один немец, посетивший Лондон в начале XVII века, заметил, что лондонцы «беспрестанно курят табак следующим образом: у них имеются особые трубки, сделанные из глины, и в дальний конец такой трубки они кладут траву, высушенную и растертую в порошок, которую затем поджигают». Археологи во время раскопок находят глиняные трубки повсюду.

Поначалу считалось, что табак имеет лечебные свойства, и его продавали в аптеках как «средство от мокроты». Курить позволяли и детям, которые «в школе порой заменяли табаком завтрак и учились у наставников выдувать дым из ноздрей». В одном старинном дневнике читаем, что его автор в 1702 году отправился с братом в кофейню Гаррауэя и «с удивлением увидел, как его болезненный трехлетний сын без малейшего смущения набивает свою трубку табаком, а за ней вторую и третью».

В XVII веке это «странное зелье» распространилось по всему Лондону, но были у него и противники, считавшие, что табак вызывает лень и оцепенение. Сам король Яков I издал «Возражение против табака», где описывается «густая маслянистая сажа, обнаруживаемая в телах заядлых курильщиков при посмертном вскрытии». Но в городе, чрезвычайно расположенном к излишествам, ничто не может отвратить человека от удовольствий, сколь бы отравляющими они ни были. Хотя рекламировались медицинские свойства табака, вскоре стали очевидны его наркотические свойства, помогающие бороться с тревогой и одиночеством. «Товарищ в уединении — характеризовал его один автор, — источник развлечения в компании, невинное лекарство от меланхолии». Известно, что в начале XVII века курение трубок вошло в обычай бродяжьих братств — таких, как «бедовые» и «удачники». Табак, таким образом, стал одним из необходимых удовольствий лондонской бедноты.

Другой приезжий в XVII веке отметил, что лондонцы курят свои коротенькие трубочки в театрах и тавернах и что «это делает их шумными и веселыми, но при этом несколько расслабленными, точно под хмельком… они пользуются этим весьма неумеренно ради удовольствия, которое получают». Говорилось также, что трубка у горожан порой «ходит по кругу» и что даже лондонские женщины тайком покуривают. Объем табачной торговли был огромен и достигал полумиллиона фунтов; лавок, торговавших табаком и трубками, было так много, что они сами составляли «обширный город». Город дыма, клубясь, вплетался в город торговли. В 1770-е годы было высказано мнение, что если не привычка, то по крайней мере мода пошла на убыль; однако, вопреки сделанному в 1773 году Сэмюэлом Джонсоном замечанию, что «курить перестали», в действительности курение трубок продолжалось и безболезненно слилось впоследствии с курением сигарет.

Сигареты пришли в Лондон вскоре после Крымской войны; первая фабрика открылась в Уолуорте в 1857 году. Вторая и третья были расположены соответственно на Куин-Виктория-стрит и на Лестер-сквер и принадлежали иммигрантам из Греции, а первые сигареты с фильтром — так называемые «кембриджские» — были изготовлены в 1865 году. Словечком «fag» называли сигарету одного из дешевых сортов. В Лондоне всегда была сильна наркотическая зависимость. Казалось, ее пестует сам город. «Я рвусь к табаку, — писал Лэм, — как другой может рваться к высшему началу». В XIX веке табачный склад, расположенный в лондонских доках, содержал добра почти на пять миллионов фунтов стерлингов, и при этом многие городские бедняки «подбирали окурки сигар, бросаемые курильщиками на улицах», и продавали добычу по цене от шести до десяти пенсов за фунт. Любой элемент Лондона стремится участвовать в торговом кругообороте.

Лондонские запахи весьма стойки. По словам канадской писательницы конца XIX века Сары Джанетт Данкан, они «всегда более отчетливы в сердце Сити, нежели, скажем, в Кенсингтоне». Далее она говорит, что «это не было что-то одно, обособленное, и это не была смесь частных запахов, поддающихся разграничению. Это был некий отвлеченный запах». Его сравнивали с запахом дождевой воды или металла. Возможно, это дух человеческой деятельности или жадности. Утверждалось, однако, что его происхождение никак не связано с людьми. Когда на город льет дождь, один из самых характерных запахов исходит от «намокшего камня», но от сырости якобы может также усиливаться «ослабевший телесный запах Лондона». Это дух старины — или, точнее, воспрянувшей старины.

В XIV веке в городе пахло весьма разнообразно и многосложно — запекалось мясо, варился клей, изготовлялись пиво и уксус; гнилые овощи конкурировали со свечным салом и конским пометом, и все вместе составляло «насыщенно-приторное облако густого и тяжелого воздуха, которым люди принуждены были дышать». Этот «средневековый запах» ныне, по прошествии стольких лет, нелегко идентифицировать, хотя, возможно, он еще таится в некоторых дверных проемах и проходах, где случайный путник нет-нет да и вдохнет тот же сложный состав. Есть, кроме того, места в других частях света — например, рынки Северной Африки — воздух которых отчасти родствен атмосфере средневекового Лондона.

Каждое столетие пахло по-своему. В XV веке от собачьих конур в Мургейте исходили «великое зловоние и заразный дух»; другим источником недовольства были печи для обжига извести, горевшие в предместьях. С запахом города как такового особенно часто отождествляли запах каменноугольного дыма; по существу это был запах торговли, оказавшийся невыносимым. В XVI веке причиной многих жалоб были литейные, находившиеся в Лотбери. С севера шел запах обжигаемых кирпичей, а в самом Сити близ Патерностер-роу «тошнотворно воняло свечным салом». От рынка Стокс-маркет, расположенного в восточном конце Чипсайда, так сильно несло тухлыми овощами, что молящимся в соседней церкви Сент-Стивен-Уолбрук «делалось дурно». Прихожан лондонских церквей подстерегали, впрочем, и другие обонятельные опасности: так, например, в XVI веке трупные запахи с кладбища у собора Св. Павла не на шутку тревожили Хью Латимера. «Я истинно думаю, что многих церковный двор собора Св. Павла лишил жизни, — сказал он в одной из проповедей, — и основанием для этих слов служит мой собственный опыт, ибо я сам порой, приходя туда утром послушать проповедь, ощущал такой скверный и нездоровый запах, что долго потом не мог оправиться». Эта кладбищенская вонь была одним из самых стойких и трудноискоренимых городских запахов, и с XVI по XIX век жалобы на нее звучали постоянно.

Но пахнут не только мертвые, но и живые. В пьесах XVI и XVII веков — в частности, в шекспировском «Кориолане» — порой слышна реакция на отчетливо ощутимый запах лондонской черни с ее «вонючим дыханием». Юлия Цезаря валит с ног запах грязных тел, которые принадлежат скорее Лондону, нежели Риму. В XVIII веке Джорджа Чейна, автора «Английской болезни», приводят в ужас «облака вонючих выдохов и телесных испарений… которых с избытком хватает, чтобы отравить и заразить воздух на два десятка миль». В документах социальных служб XIX века говорится о дурных запахах в «неблагоустроенных» доходных домах и ночлежках, из-за которых инспекторам становилось дурно.