— Тебе, должно быть, совсем хреново, раз носишься по улицам в такую рань.

— Помогает держать демонов в узде, — ответил я с улыбкой.

— И что это за демоны?

— Те, что сопровождают нас повсюду.

— Спасибо, что просветил, Иероним Босх. Но позволь полюбопытствовать: ты всегда бегаешь с манильским конвертом под мышкой?

— Это с работы, передали для меня через Омара. Надо к вечеру дописать очерк.

— А я сегодня вечером приглашен на домашний ужин к одному очень влиятельному арт-критику. Его отец был какой-то важной шишкой в BMW и оставил ему солидное наследство. Парень, кажется, проникся ко мне симпатией и поговаривает о заказе. Так что я могу задержаться допоздна. А когда возвращается Петра?

— Вечером.

— Я очень рад.

— Ладно, пойду, у меня еще куча дел.

— Томас, если ты что-то задумал…

— Я задумал дописать очерк, — сказал я, поднялся к себе и закрыл за собой дверь.

Если ты что-то задумал…

Неужели я так прозрачен? Ну, по крайней мере, Аластера сегодня вечером не будет. А если, как он намекал, этот потенциальный заказ подразумевал и некие сексуальные услуги, он мог и вовсе не вернуться.

Я скинул спортивную форму, принял душ, оделся и, посмотрев на часы, решил, что надо занять себя чем-то до приезда Петры. Снял с полки пишущую машинку, поставил ее на край кухонного стола, принес бумагу, блокнот и авторучку, настольную лампу. Потом открыл шкаф, где хранил свои берлинские дневники. Вытащил самый ранний, плюхнулся в кресло, скрутил сигарету и начал читать историю женщины, с которой несколько месяцев назад летел из Франкфурта в Берлин, — это она выпрыгивала из окна дома на Фридрихсхайн. Поскольку в разговоре она упомянула о Кройцберге, я и оказался здесь в один из своих первых вечеров в Берлине. Тогда я остановился возле кафе «Стамбул» и прочитал объявление о сдаче комнаты, которое привело меня сюда, в эту квартиру, где я познакомился с Аластером. А в тот день, когда я был на собеседовании у мистера Велманна… если бы Петра не зашла к нему тогда…

Не это ли называется стечением обстоятельств? Случай, совпадение, появление в определенном месте в определенный момент — из результате ты вовлечен в дикий сценарий, который и нарочно не придумаешь… но в этом странном водовороте событий ты вдруг впервые в жизни познаешь великую силу настоящей любви.

Нет, определенно существовало объяснение всему, что произошло со мной. Или хотя бы тайный план, известный только Бубриски. В то же время я знал, что если с порога задам Петре свои вопросы — и если она невиновна, — наши отношения непоправимо изменятся. Как знал и то, что если промолчу… Наверное, только сумасшедший оптимист может думать: Бог даст, само все рассосется. Не в этом ли последняя надежда несчастного, которому поставлен смертельный диагноз? Завтра я проснусь, а опухоли уже нет. Завтра я проснусь, и она проснется рядом со мной, в моей постели.

Мы всегда надеемся, что найдется простое решение, которое опровергнет самую чудовищную правду. И в глубине души до последнего верим в счастливый случай.

Но где же была правда? Я искренне хотел поверить в другую интерпретацию этого сюжета, версию не настолько жестокую и гнетущую. Версию, с которой я мог бы жить дальше.

До приезда Петры оставалось шесть часов. Мне нужно было чем-то занять свои руки и мозги, убить время. Дочитав берлинский дневник, я пересел за кухонный стол, открыл дневник на первой странице, заправил лист бумаги в пишущую машинку и, резко выдохнув, застучал по клавишам. Я понимал, что глупо начинать работу над книгой, находясь здесь, в Берлине; надо было дождаться отъезда, ведь только издалека можно осмыслить все события. Но сейчас работа была для меня единственным спасением.

Я работал с каким-то остервенением, прервавшись лишь черев пару часов, чтобы сварить кофе и скрутить еще четыре сигареты. После этого я продолжил писательский марафон. Он длился часов до четырех, и к этому моменту передо мной лежали уже двенадцать готовых страниц. Я прочитал текст, внес кое-какие правки авторучкой, зная, что не стоит даже задумываться о серьезной переработке, пока не будет написана вся рукопись. Посмотрев на часы, решил, что у меня еще есть время выпить пива в местной Stube, а заодно и привести в порядок свои растрепанные мысли до возвращения Петры домой.

Домой. Да, именно домом я считал эту квартиру, которую делил с любимой женщиной. Это был наш первый дом, начало совместной жизни, полной надежд и возможностей. И вот сейчас все оказалось в подвешенном состоянии. И я до сих пор не решил, смогу ли выполнить задание Бубриски, если даже обнаружу, что она действительно…

И вдруг открылась дверь. И зашла Петра.

— Я знаю, что должна была вернуться позже, но мне так хотелось поскорее домой, к тебе.

Она улыбалась мне с такой любовью, и глаза сияли такой радостью от встречи со мной, что я вскочил со стула и тут же заключил ее в свои объятия. Уже в следующее мгновение мы были в постели.

— Господи, как же я скучала по тебе, — сказала Петра уже потом, когда мы лежали рядом, выжатые страстью, опустошенные.

— А я по тебе.

— Я больше не хочу с тобой расставаться никогда.

— Ты серьезно?

— А ты разве не чувствуешь? — улыбнулась она. — В Гамбурге я все время думала: всего через несколько дней я буду его женой.

— Замечательные мысли, — сказал я, заставив себя улыбнуться. И тут же поймал себя на том, что теперь я играю роль, надеясь, что игра моя не будет такой уж фальшивой. Только вот Петра не выказывала никаких признаков вины, и в ее поведении не было и намека на то, что она что-то скрывает.

— Как прошел твой уик-энд? — спросила она.

— С тобой было бы гораздо лучше. А как Гамбург?

— Я была там впервые. Удивительно, но город оказался таким красивым. Конференция была скучной. Речь герра Велманна тоже. Зато я успела побывать в Музее современного искусства, еще была прогулка по озеру на лодке. Жаль, что тебя не было рядом. Знаешь, я постоянно об этом думала.

Я с трудом подавил в себе настойчивое желание прямо сейчас обрушиться на нее с обвинениями, сказать, что я знаю про ее ложь. Но меня останавливала одна мысль. Наверняка есть разумное объяснение, и оно никак не связано с… ним. Мужчиной, с которым она провела уик-энд. Которому носит отчеты о своей работе и передает фотокопии секретных документов.

— А теперь расскажи мне про Ганса и Хейди Браунов, — попросила она.

Я пустился в пересказ истории, которую повторял про себя последние тридцать шесть часов, — как меня привезли к ним на служебной машине с тонированными стеклами, так что я даже не понял, где нахожусь; как провел с ними два часа. Хейди смущалась и нервничала. Но Ганс оказался на редкость открытым парнем, сыпал невероятно смешными байками о жизни в ГДР, особенно про геев. Правда, стало не до смеха, когда оказалось, что одного из его любовников жестоко избила полиция, так что бедолага до сих пор в коме.