Отсутствие самоконтроля, как сказал бы этот сраный психиатр, узнай он, каково ему было на нее наткнуться. Отсутствие самоконтроля! Да он при желании мог отлично контролировать свои действия (нечеловеческий ум позволил ему прикончить трех и покалечить одну, а легавые и не разнюхали, так что пошел ты в жопу со своими диагнозами, тупорылый мозгоправ), но когда, после стольких пустых дней, он увидел ее прямо перед собой, им овладело желание нагнать на нее страху: подойти ближе, очень близко, так близко, чтобы учуять запах, сказать пару ласковых, заглянуть в перепуганные глаза.

Между тем она с важным видом уплыла, а он в этот раз не решился двинуться следом, но упустить ее было бы смерти подобно. Ей место у него в холодильнике, расфасованной по сверткам. А ему давно пора бы увидеть ее физиономию, перекошенную от исступленного, смертельного ужаса, какой настигает всех, кто оказывается безраздельно в его власти, становится его игрушками.

И вот он брел под прохладным дождем, а внутри все горело, потому как было уже воскресенье и она снова ускользнула, умотала туда, где он не мог ее достать, ведь рядом все время ошивался Красавчик. Сейчас требовалось больше свободы маневра, гораздо больше. А дома постоянно торчит это Чудо: следит, докапывается – вот где настоящая помеха. Пора все менять. Он и так уже пинками отправил Чудо на заработки. Навесил лапшу, что, дескать, ему халтурку предложили. Если совсем припрет, он и воровать пойдет, чтоб наличка была, а вид сделает, что заработал, – уже сто раз так делал. Развяжет себе руки, не пожалеет времени, чтобы уж точно быть рядом, когда Секретутка окажется без охраны, без посторонних глаз и свернет не туда.

Прохожие виделись ему безжизненными, как торговые автоматы. Тупые, тупые, тупые… А он, куда бы ни шел, присматривал себе ту, которая сгодится для следующего раза… Не Секретутку, нет, потому что эта стерва укрылась за белой входной дверью вместе с Красавчиком, а какую-нибудь подвыпившую дуреху, чтоб согласилась на небольшую прогулку с мужчиной, у которого за подкладкой ножи. Перед возвращением к Чуду ему требовалось замочить еще одну, настоятельно требовалось. Только это могло дать ему точку опоры, когда он перед Чудом будет изображать любимого мужчину. Его глаза поблескивали из-под шапки, выискивая что-нибудь подходящее, но женщины шли с мужчинами, женщины вели за руку детей, а одиноких все не попадалось…

До наступления сумерек он отмахал приличный путь мимо пабов, где смеялись и флиртовали мужчины и женщины, мимо ресторанов и кинотеатров, высматривая, выслеживая с терпением охотника. В этот воскресный час заканчивался короткий рабочий день, но труженики погоды не делали: на улицах и без того было полно народу – туристов и провинциалов, привлеченных историей и загадками Лондона…

Близилась полночь, когда его наметанный взгляд выхватил их, словно грибы из высокой травы: на тротуаре выписывала кренделя кучка горластых, подвыпивших девиц. Убогая, обшарпанная улочка, где никого не удивляли пьяная толкотня и бабьи крики, была для него как подарок. С расстояния нескольких метров он следил, как они проходят под уличными фонарями, толкают друг дружку и хохочут – все, кроме одной. С виду самая молодая, та напилась больше всех: вот-вот блеванет, определил он. Безмозглая шлюха ковыляла на шпильках, отставая от подруг, которые даже не понимали, в каком она состоянии. Гоготали, толкались локтями, все пьяные в хлам. Он как ни в чем не бывало плыл следом.

Если бы ее вывернуло прямо на тротуаре, подружки заметили бы и остановились. А так она даже не могла их окликнуть – мешали рвотные позывы. Расстояние между нею и всей компашкой постепенно увеличивалось. Она шаталась из стороны в сторону, напоминая ему о последней жертве: та тоже щеголяла на высоких каблуках. И должна была бы сдохнуть, чтобы неповадно было составлять фотороботы.

Рядом проезжало такси. Сценарий напрашивался сам собой. Девицы, вереща и размахивая руками, остановили машину и одна за другой впихнули туда свои толстые задницы. Тогда он втянул голову в плечи и, скрывая лицо, ускорил шаг. В лужах отражались уличные фонари. Зеленый огонек погас, взревел двигатель…

Девицу бросили одну. Ее качало; она придерживалась рукой за стену дома. Времени было в обрез. Подружки в любой момент могли ее хватиться.

– Что с тобой, милая? Тебе плохо? Иди сюда. Умница. Все будет нормально. Вот сюда.

Как только он потянул девицу за собой, ее вырвало. Она согнулась пополам от спазма и слабо попыталась высвободиться; рвотные массы брызгали на одежду и мешали говорить.

– Грязная тварь, – прорычал он; одна рука уже сжимала под курткой нож.

Он с силой тащил ее в темный проем между секс-шопом и секонд-хендом.

– Нет, – выдохнула она, но захлебнулась рвотой и опять согнулась.

Через дорогу открылась какая-то дверь, и на ступени крыльца упал свет. На тротуар, смеясь, высыпали люди.

Он толкнул ее к стене и стал целовать, не давая вырваться. От нее мерзко воняло блевотиной. Дверь на противоположной стороне улицы закрылась, людской гогот прошел мимо, голоса эхом растворились в тишине ночи, свет погас.

– Вот засранка! – с отвращением бросил он, отрываясь от зловонных губ, но все так же прижимая ее к стене.

Она сделала вдох, чтобы закричать, но он уже вонзил приготовленный нож глубоко между ее ребер, причем с легкостью, не то что в прошлый раз, когда девка упорно сопротивлялась. Крик так и застыл на слюнявых губах; перчатка у него на руке мгновенно пропиталась кровью. Девица конвульсивно дернулась, попыталась что-то сказать, глаза закатились, и все тело, насаженное на нож, обмякло.

– Хорошая девочка, – шепнул он, выдергивая разделочный нож, когда она, умирая, упала ему на руки.

Затащив ее подальше в проем, где скопился приготовленный для вывоза мусор, он раздвинул ногой черные мешки, бросил тело в угол и вытащил тесак. Без сувениров никак нельзя – только время поджимало. В любой момент могла открыться еще одна дверь, шлюшки-подружки могли вернуться на такси…

Он резал и пилил, чтобы наконец положить в карман теплые, сочащиеся кровью трофеи, а потом завалил труп мешками.

На все про все ушло меньше пяти минут. Он ощутил себя королем, богом. И заспешил прочь, надежно спрятав ножи и тяжело дыша прохладным, чистым ночным воздухом; перед возвращением на главную дорогу немного пробежался. Уже в квартале от того места до него издалека донеслись хриплые женские выкрики:

– Хизер! Ты где? Вот коза!

– Хизер вас не слышит, – прошептал он в темноту.

Зарываясь лицом в воротник, он кое-как сдерживал хохот, но ликования сдержать не мог. Глубоко в карманах перепачканные пальцы играли с эластичными хрящами и мочками, на которых уцелели пластмассовые серьги в виде маленьких рожков с мороженым.

It’s the time in the season for a maniac at night.

Blue Öyster Cult. «Madness to the Method»[88]