С конца 1980-х годов российское законодательство развивалось принципиально в том же направлении, что и мировое. Многие элементы авторитаризма и произвола, вроде уголовного преследования гомосексуальности, были законодательно устранены. Разногласия и споры относительно возможных способов социального контроля за сексуальностью касаются тех же вопросов, что и в остальном мире (охрана сексуальной неприкосновенности личности, защита от сексуальной эксплуатации детей и подростков, обеспечение гендерного равенства, отношение к платным сексуальным услугам, коммерческой эротике и т. д.), и при этом используются те же самые теоретические и моральные аргументы. Тотальное противопоставление современной России «цивилизованному миру» по этим признакам уже неосновательно. Тем не менее у страны есть своя печальная специфика, которая в новом столетии даже усилилась.

Социально-экономическая отсталость делает многие формально провозглашенные, в том числе и сексуальные права фиктивными, люди не могут их реализовать. Культура бедности неизбежно является культурой насилия, в том числе сексуального. В российских тюрьмах до сих пор содержится около одного миллиона заключенных. Сказываются и особенности традиционной ментальности. Из-за «притерпелости» россиян к насилию, сексизму и гендерному неравенству соответствующие факты не только не вызывают протеста, но воспринимаются как нормальные, естественные и неустранимые. По многим вопросам российское общественное мнение консервативнее законодательства.

При отсутствии демократических традиций это сказывается на стиле поведения политической элиты.

Вместо того чтобы воспринимать сексуальность как положительный элемент общественной и личной жизни (так чувствует каждый здоровый человек), российские политики и чиновники относятся к ней негативно и настороженно (сексофобия), как к постоянной угрозе, требующей жесткого административного регулирования.

Доверенных их попечению людей чиновники воспринимают не как равноправных и разумных сограждан, способных принимать самостоятельные решения, а как безответственных малолетних несмышленышей, которых охраняет и дисциплинирует авторитарная и, по возможности, несменяемая вертикаль власти. Лишенное социологического реализма бюрократическое мышление не способно предвидеть долгосрочные и побочные результаты собственных действий и склонно к радикальным административно-силовым решениям.

Отношение российского чиновничества к мировому опыту избирательно и произвольно. Почтительно цитируя выгодные им международно-правовые документы, чиновники полностью игнорируют или высокомерно отвергают другие, не менее важные требования, особенно если речь идет о защите прав человека. Вопросы сексуального здоровья и культуры часто ставятся не ради решения конкретных проблем, а в качестве разменной монеты в политических играх, причем так поступают не только отдельные политики и ведомства, но и все четыре, включая прессу, ветви власти.

Это хорошо видно на примере таких сюжетов, как платные сексуальные услуги (проституция), коммерческая эротика и порнография, сексуальное насилие и особенно – сексуальная неприкосновенность детей.

Проституция

До середины 1980-х годов существование в СССР проституции, как и бедности, официально отрицали. Немногочисленные исследования, проводившиеся юристами и социологами, были закрытыми и печатались под грифом «Для служебного пользования».

Заговор молчания был прорван в ноябре 1986 г. сенсационным очерком журналиста Евгения Додолева «Белый танец» в газете «Московский комсомолец» о райской жизни валютных проституток. За первой статьей последовали другие, столь же сенсационные (Дьяченко, 1991а). Хотя проституция в них морально осуждалась, у бедных советских женщин, живших на скромную зарплату и не имевших возможности покупать дорогие модные наряды, этот образ жизни невольно вызывал жгучую зависть. Настоящим бестселлером стала повесть Владимира Кунина «Интердевочка» (1988 г.) и снятый по его сценарию одноименный фильм. Кстати, могу засвидетельствовать, что в отличие от большинства литераторов, делавших деньги на «неприличной» теме, Кунин начал серьезно исследовать ее, когда она была еще абсолютно запретной и шансы на создание фильма были ничтожными. В Доме творчества кинематографистов в Репино, где писатель жил и работал, на стене его номера висел «Список консультантов», в одной колонке были телефоны путан, а в другой – офицеров милиции. Это вызывало юмористические ассоциации.

При анонимном анкетировании старших школьников в Риге и Ленинграде в 1989 г. валютная проституция оказалась в десятке наиболее престижных профессий. При опросе московских школьников и учащихся ПТУ относительно наиболее престижных и доходных профессий, проведенном «Литературной газетой», проститутки разделили с «директорами» и «продавцами» 9–11 места, опередив журналистов, дипломатов и таксистов, не говоря уж о профессорах и академиках. Правда, вскоре выяснилось, что журналисты, как всегда, многое упростили. Интердевочки, «путаны», работавшие только за валюту, оказались лишь верхушкой айсберга, немногочисленным аристократическим слоем; чтобы попасть туда, нужны внешние данные, квалификация и, главное, как всегда и везде, связи. Гораздо более многочисленная категория проституток, работавших за советские «деревянные» рубли, рисковала гораздо больше, а зарабатывала неизмеримо меньше.

Первые выступления прессы по этому вопросу были окрашены, с одной стороны, завистью, а с другой – ненавистью («Их, проституток, надо обливать бензином и поджигать». «Я бы всех проституток уничтожал»).

По мере развала советской экономики проституток становилось все больше, а отношение к ним – терпимее. Появились и социологические исследования (Габиани, Мануильский, 1987; Проституция и преступность, 1991; Гилинский, Афанасьев, 1993; Афанасьев, Скоробогатов, 1994; Голосенко, Голод, 1998), правда, не всегда сопоставимые и подчас с сильным ведомственным милицейским душком.

Советская идеология не любила рассматривать «отрицательные» явления как социально обусловленные, предпочитая объяснять их индивидуальными склонностями. Применительно к проституции это означало, что «шлюха», работающая за деньги, обязательно должна быть также «блядью», получающей от своей работы удовольствие. Отсюда – повышенный интерес к сексуальной жизни секс-работниц. Однако предположения о «повышенной сексуальности» проституток, как и в дореволюционной России, не подтвердились, их главные мотивы оказались экономическими. Причем если раньше их деятельность была более или менее индивидуальной, то в 1980–1990х гг. они попали в зависимость от организованной преступности.

Современная городская проституция в основном профессиональна и четко стратифицирована. Самая организованная форма сексуальной коммерции – гостиничная проституция полностью контролируется преступными группировками, которые не пускают в «свою» гостиницу посторонних. На втором месте – многочисленные «агентства» по предоставлению интимных услуг, функционирующие под видом клубов, саун, массажных кабинетов, бюро знакомств и т. п. Существуют и агентства по вербовке или продаже молодых женщин и девушек за границу. Этот криминальный бизнес дает огромный доход. Ступенькой ниже стоит «квартирная» проституция, которой занимаются женщины, имеющие собственную сеть клиентов и старающиеся избежать внимания милиции и рэкетиров.

Особая разновидность проституток – «кидалы», работающие в тесном контакте с водителями такси или владельцами частных автомобилей. Они подбирают клиентов в ресторанах, барах и кафе, расположенных в центре города, получают деньги за будущие услуги, водитель везет их якобы на квартиру, а на самом деле останавливается у проходного двора или подъезда, где женщина скрывается. Бывает и хуже: доверчивого клиента избивают, грабят и даже убивают.

Самая низшая категория – уличная проституция, рассчитанная в основном на приезжих. Ею обычно занимаются опустившиеся, спившиеся женщины. Ни о каких мерах противоэпидемической безопасности тут нет и речи. Кроме профессиональных проституток существуют любительницы, продающие свое тело ради дополнительного дохода, чтобы приодеться, а то и