— Прочитал я недавно, — Вран её перебивает, кое-что вспомнив — кое-что очень важное, — позаимствовал я недавно у Радея… «книгу» одну любопытную, в которой как раз о хозяине всё, что знаете вы, рассказывалось. О хозяевах. Правда ли, что не всегда у леса один хозяин? Что на круги лес разделён, что у каждого племени, у земли каждой свой хозяин есть? На Белых болотах один правит, на Красном перевале — другой…

Кривит слегка душой Вран — не одну книгу он у Радея взял, а дюжину, если не больше. Ответы хоть какие-то на бересте искал, про хозяина, про Солна, про слабость собственную, помощь любую — и нашёл.

Да только тот же Солн как-то ему сказал, что не все книги эти правду содержат, где-то она с вымыслом смешана — а Солна-то рядом и не было, чтобы спросить его, что быль, а что — небылицы.

— Ну… да, — озадаченно ему Бая отвечает. — Да, думаю. Насчёт кругов я не уверена, но как одна волчица не может всеми племенами управлять, так и один хозяин не может за всем миром след…

— Значит, — снова Вран её перебивает. — Если, допустим, не нравлюсь я этому хозяину, то у другого ко мне нареканий нет — и…

— …и не туда мысль твоя пошла, — хмыкает Бая. Крепче руки его сжимает. — Вран. Ты слушаешь, что я говорю? Чужой ты в лесу этом, как и все, кто не здесь родился — и, судя по всему, не признаёт хозяин ни ножа твоего, ни пояса, предками тебе подаренного. Но я как-то рассказывала тебе, как обычно мы с неприятностями подобными справляемся. Когда мужья наши…

— Да, но ведь не муж я никому, Бая, — мягко Вран головой качает. — Или ты Зиме меня отдать какой-нибудь собираешься? Нет уж, уволь — на такое я ради всех чудес на свете не пойду. А скажи мне, а знаете ли вы точно, какого размера круг силы хозяина вашег…

Тоже Бая головой качает — и смотрит на Врана почему-то как на дурака полного.

— Нет, совсем ты меня не слушаешь, Вран с Белых болот, — говорит она. — Ну, может, хоть почувствуешь.

Суёт Бая руку в сумку небольшую поясную, достаёт оттуда что-то крошечное, с мизинец размером, — ножик маленький, узенький, на железной леске подвешенный.

— Не дёргайся, — приказывает она Врану.

И, конечно же, Вран дёргается — потому что в следующий миг Бая вонзает леску ему в ухо, обжигая мочку резкой и внезапной болью.

— Ну вот. — Бая делает шаг назад, склоняя голову набок — словно изучая дело рук своих. — Уж, наверное, поймёт хозяин, что я сказать ему хотела — не добрались мы с матерью ещё до тонкостей этих, это Искра у нас любительница подобного.

«Чего — "подобного"?» — хочет было спросить Вран, ничего не понимая, — какие-то серьги, какие-то тонкости — но потом вдруг доходит до него.

Серьги. Серьга. Из кусочка ножа жены… для мужа… выкованная. Чтобы принял лес мужа этого, из другого леса в племя пришедшего, — и правда Бая ему об этом рассказывала.

Когда спрашивал он её, на другое совсем намекая, об обычаях свадебных лютьих.

Давным-давно спрашивал. Ещё в прошлой жизни, когда мало его обычаи эти волновали, когда и не думал он в них спасения для себя искать — да и сейчас ему в голову такое не пришло.

А вот Бае пришло.

— Так что же мы… — начинает Вран ошарашенно.

Замолкает. Нет, возможно, не так он что-то понял?

— Так а как же ты… — снова он пытается.

И плещется смех в глазах баиных тёмных, глубоких, невозмутимостью привычной прикрытый, — как сквозь туман густой искорки смешливые пробиваются.

— Так ведь не принято… — в третий раз он тщится.

Пожимает Бая плечами беззаботно.

— Что не принято? Слов громких я не произносила, обряда полного не совершала — да и не знаю я обряда этого. Так, что-то… по верхам самым наскребла. Может, это глупость юношеская — а, может, и настоящее что-то, кто же меня разберёт? Но хозяин знает, что я хотела — а дома обо мне что угодно могут думать. Да и в чём я не права? Нож ты мой держал, часть его я тебе отдала — и не из нашего племени ты, в деревне человеческой родился, а мне здесь пригодился. Всегда те, кто недоволен чем-то, сказать мне могут, что неправильно я всё сделала, что не в силе выбор мой — и пусть говорят, если им легче так будет. Главное — это то, что я для себя решила, верно?

— И что ты для себя решила? — негромко Вран спрашивает.

Тук-тук — сердце его в ухе проколотом отдаёт. Тук-тук — в груди оно сильнее бьётся. Тук-тук — Бая только что, кажется, в мужья его взяла. Тук-тук — и так легко, так спокойно она это сделала, словно и нет в этом ничего особенного.

— Решила, что всё сделаю, чтобы тебе хорошо в лесу этом было, — вновь Бая плечами пожимает. — Что подожду, так и быть, когда душу ты мне свою откроешь, но не стану ждать, когда сами собой беды твои разрешатся. Что я тебя сюда привела — мне с тобой и при свете лунном, и во тьме затмения лунного быть. Что не нужно мне благословение материнское — ведь и она, будем честны, не того в племя наше привела, кого для неё мать в своё время выбрала. Не только обязанности нам лес даёт, но и свободу. Сами мы решили, как в доме нашем всё будет устроено за границей лесной — не обижу я хозяина самоволием своим небольшим. По его правилам я всегда живу, его законы я всегда соблюдаю. А закон о том, чтобы людей бывших с собой навек не связывать, он и не устанавливал.

Тук-тук. Тук-тук, тук-тук, тук-тук…

— Давай сбежим, — выдыхает Вран.

Порывисто, не подумав, не успев себя остановить. Жжёт его ухо серьгой этой неожиданной, жжёт его грудь каждым словом о хозяине, жжёт его взглядом Баи спокойным, которая уже всё для себя решила. И решением этим жжёт — как всегда, доверчивым, и верой этой баиной в него жжёт — как всегда, непоколебимой.

Вскидывает Бая брови.

Весело.

А вот Врану совсем не до веселья сейчас.

* * *

— Давай сбежим, — повторяет Вран.

Поднимает на него Бая взгляд лениво, щекоча грудь его голую волосами своими тёмными.

Близится уж ночь к рассвету, сидит Вран, спиной нагой к дереву прислонившись, на земле прохладной, и