молодой жены Дмитрий Иванович устроил у себя среды. На них собирались ученые, художники, а из дам хозяйка дома, художницы – Михальцева и Иванова – и я. Вечера эти были очень интересны и оригинальны. Из ученых на них часто бывали: Анд. Ник. Бекетов, Н.А. Меншуткин, Вагнер, Петрушевский, Войков, Фаминцын, Советов, Краевич. Из художников бывали почти все Передвижники, и между ними выделялись остроумием, живостью и горячностью в спорах Ярошенко, Крамской, Куинджи, Мясоедов, Шишкин. Боле молодые или мене блестящие начитанностью или талантами, как Савицкий, Максимов, Волков, бар. Мих. Петр. Клодт, боле слушали и помалкивали, как и мы, дамы.

Говорили обо всем. Немного перефразируя слова поэта А. Толстого, можно сказать, что у них была:

Ничем беседа не стеснима.

Они свободно говорят

О ненавистном иге Рима[5],

О том, как царствует разврат,

О выставке картин их новых,

Торговле, мире и войне…

Инициатором и душой этих бесед был Дмитрий Иванович. Глаза его блестели, речь лилась свободно и горячо, громко звучал его ясный, низкий голос и часто раздавался веселый, непринужденный смех. Часть этих разговоров у меня тогда же была записана и вошла в мнения и мысли Дмитрия Ивановича.

Иногда ему приходила идея мирить на разговорах об искусстве непримиримых тогда профессоров старой Академии художеств, Чистякова, бар. Мих. Конст. Клодта и Орловского, тоже бывавших у него, – с Передвижниками, ярыми представителями правды и реальности в искусстве. Споры эти были горячи, язвительны и часто забавны. И сведя врагов из разных лагерей, Дмитрий Иванович и забавлялся, и пытливо искал, не родятся-ли проблески истины из фейерверка жгучих реплик, горячих убеждений и едких слов.

Воспоминания последних 25 лет (1882–1907)

Здесь я не буду говорить о том, как из года в год шла трудовая жизнь Дмитрия Ивановича. Я намечу только главные эпизоды из его жизни, богатой не внешними событиями, а его разносторонней научной деятельностью.

Полет на воздушном шаре. 1887 г

В 1887 г. во время полного солнечного затмения, которое должно было быть хорошо видно из Клина, Московской губ., за 17 верст откуда было имение Боблово Дмитрия Ивановича, он, как многим известно, захотел подняться на воздушном шаре для наблюдения над солнечной короной. Он сам описал этот свой полет, рассказ о нем был им помещен в Северном Вестнике и потом издан отдельно. Я же хочу коснуться некоторых боле легких подробностей, касающихся полета.

Дмитрию Ивановичу было уже 53 года, но он был еще очень бодр, жив и энергичен. Его младшие дети близнецы были еще грудные тогда, и девочку кормила Анна Ивановна сама. Старшей дочери их в это время было 5 лет, сыну 3 года.

Накануне дня затмения, 6 августа, Дмитрий Иванович с своим старшим сыном Владимиром Дмитричем, тогда мичманом флота, поехал в Клин и остановился у тогдашнего городского головы Воронова. Жене же и всем нам он не велел ездить смотреть на полет, чтобы ему не волноваться: но жена и мы, родные его, жившие тогда в Боблове, решили его не послушать и поехали все в четырех тарантасах с ночи, потому что затмение должно было начаться, в 5 ч. утра. Дома остались только дети, прислуга и старушки: мать моя и мать Анны Ивановны.

Едва начало рассветать, когда мы выехали в осеннюю, уже холодную ночь. Когда же мы подъехали к пустырю в город, среди которого колыхался громадный желтоватый, наполовину наполненный газом шар, было уже совсем светло.

Огромная площадь глухого городка была сплошь полна народом: горожанами, дачниками, крестьянами и зрителями, приехавшими из Петербурга и Москвы в экстренных поездах смотреть затмение и полет. Мы стояли в большой толпе, и Дмитрий Иванович нас не видел. Около него был его сын, воздухоплаватель Кованько, тогда молодой офицер, и художник Репин.

Было около 5 ч. утра, но солнце скрывалось за тучами, было сыро, холодно и как-то жутко. Дмитрий Иванович был весел и спокоен. Шар надувался все больше и больше и походил на большую гору, веревки напрягались.

В толпе около меня стояло несколько мужиков. Вдруг слышу, как один из привезших нас Бобловских мужиков, Степан, которого Дмитрий Иванович любил за обстоятельность и добродушие, говорит со свойственной ему шутливостью:

– А я ему брат, Митрию Ивановичу-то.

– Ну, что врешь?

– Ей-богу, правда. Вот пойдет мимо, сейчас меня братом назовет.

Дмитрий Иванович в своем темном драповом пальто и круглой шляпе, из-под которой развивались его волнистые волосы, проходил как раз мимо Степана и заметил его.

– Ну, что, брат Степан? И ты смотреть, как полечу, – сказал он.

– Надо поглядеть, Митрий Иваныч. Дай вам бог… Час добрый!..

– Вот видите, рази не брат? – торжествующе сказал Степан, когда Дмитрий Иванович прошел. Кругом засмеялись.

Шар был готов. На небе стало зловеще темнеть. Толпа стояла молча. Кованько отдал последние приказания мужикам с топорами, когда рубить канаты, и влез в корзинку, Дмитрий Иванович последовал за ним. Но шар не поднимался.

Дмитрий Иванович что-то сказал Кованько. Кованько молча выпрыгнул из корзины, мы думали еще за каким-нибудь распоряжением, но канаты обрубили, и шар плавно стал подниматься в воздух. Дмитрий Иванович, стоя у борта корзины, улыбаясь и кланяясь, махал шляпой.

Шар стал быстро уменьшаться, Дмитрий Ивановича уже не видно. Вот шар уже маленькая точка, вот уже исчез в облаках. И в эту минуту настала зловещая коричневая, мутная тьма. На большой площади было тихо, слышен был только чей то испуганный вскрик и потом плач. С женой Дмитрия Ивановича сделалось дурно, она испугалась, что он, не умея обращаться с шаром, поднялся один.

Успокоившись немного, она поспешила уехать домой, к детям. А я и друг Дмитрия Ивановича, физик Краевич, остались у городского головы ждать известия.

В 5 ч. вечера только была получена телеграмма с какой-то станции Николаевской жел. дор. «Шар видели, Менделеева нет». Когда получилось это страшное для нас известие и К.Д. Краевич прочел его, он вдруг зашатался и упал в обморок, так любил он друга, своей юности: они вместе учились в Педагогическом институте. В 7 ч. веч. получилась наконец телеграмма от самого Дмитрия Ивановича: «Спустился благополучно в 9 ч. утра в Калязинском уезде Ярославской губ.».

Я сейчас же поехала в Боблово успокоить жену Дмитрия Ивановича. Там опять пришлось пережить тяжелые минуты. Анне Ивановне тоже сделалось дурно уже от радости, что жив и благополучен ее муж и отец ее маленьких детей.

Старший сын Дмитрия Ивановича поехал встречать отца в Москву и на