И я тут же решил: нужно срочно отправляться туда, к Булгакову, в Питер.

Я бережно расставил книги по местам. Я боялся, что мое рысканье в библиотеке может нарушить святость этой золотой комнаты Хлысталова. Его комнаты, комнаты, которая с того момента, как я впервые переступил ее порог много дней – или веков! – назад, полностью и навсегда изменила мою жизнь. Знал ли Эдуард Хлысталов, что я приду сюда, вторгнусь в его загадочный и непростой мир, стану трогать его вещи, оплетаемый по рукам и ногам виртуальной паутиной, имя которой – Булгаков; паутиной, которую он сам, со всей своею красотой и силой, сплёл для меня? Я чувствовал присутствие Эдуарда Хлысталова. Словно лукавый дух, который украдкой следит за тобой, еле сдерживаясь, чтобы не окатить вас брызгами раскатистого мужского смеха.

Эдуард Хлысталов тоже любил Булгакова; а тот его также преследовал. Он тоже стремился освободиться от власти, которую сконцентрировала в себе рукопись, а также документы и бумаги. Я подумал: принесла ли Хлысталову смерть желанную свободу? Но тут же решил, что над силами Бога, дьявола и творчества смерть не властна. Я вернулся мыслями в тот день, когда Эдуард Хлысталов настоял, чтобы я взял рукопись. Неужели я годился для исполнения просьбы этого прекрасного мужчины, я – самый недостойный из рыцарей? Ну не смешно ли? И я расхохотался. Смех отразился от стен золотой комнаты, а воздух задрожал, искрясь, словно отзываясь радостью самим Хлысталовым, ставшим призраком. Да, хозяин покинул дом, но радость его по-прежнему жила в этих стенах.

Серебристый свет потускнел. На маленький коттедж, примостившийся у края леса, опускался вечер. Я почувствовал, что хочу есть.

В дверь постучали. На пороге появилась миловидная женщина – жена, а теперь вдова Эдуарда Александровича, кротко проговорив:

– Прошу к столу. Отужинайте, пожалуйста.

Я кивнул и пошёл следом.

Женщина уже сервировала стол небольшим самоварчиком и л ёгким ужином – всё в русском стиле: ароматный чай в заварочном чайнике, крендельки, баранки. В чугунке – рассыпчатая картошка, на тарелках – хрусткие неженские огурчики, маринованные опята, селёдочка с луком.

Пришлось принять на грудь стопочку водки – в память об Эдуарде Хлысталове, чтоб земля ему была пухом.

Кофейный свет в промельках штор потускнел. Наступали сумерки. На маленький коттедж, который утвердился недалеко от рощицы, опускался вечер.

Женщина постелила мне в небольшой комнатке-кабинете Эдуарда Александровича, на кушетке, и я тут же уснул – крепко и безмятежно, как спят только в детстве.

Проснулся рано, в семь утра, встал, прошёл в кухню. Там уже колдовала гостеприимная жена Хлысталова: блины, чай. Мы почаёвничали, не проронив ни слова. Я поднялся из-за стола.

– Ну, мне пора, – я поцеловал вдову в щёку и склонил голову в полупоклоне.

– Эдичка просил передать свёрток с документами, – спохватилась она.

Вдова поспешила в глубь комнат и скоро вернулась, держа в руках компактный свёрток.

– Вот! – и перекрестила меня. – С Богом!

– С Богом! – отозвался я…

Нужно было сохранять конспирацию до конца. Через кухонную дверь выскользнул в маленький сад позади дома и направился к рощице, где оставалась машина. Я предусмотрительно пошел кружным путем не по дорожке, как накануне, а по узенькой извилистой тропинке, петлявшей меж деревьев. Наверное, Эдуард Александрович здесь прохаживалась во время своих прогулок, обмозговывая своё расследование гибели очередной исторической личности? Или совсем невероятное: по этой тропинке гулял Булгаков? Может, здесь он скрывался от уродливого и суетногомира нынешних мегаполисов – Москвы и Ленинграда?

Я сел в машину, включил зажигание; медленно, точно в запасе у меня была вечность, вырулил в направлении главной дороги.

Солнечные зайчики плясали в густых кронах деревьев. Я повернул к трассе. Там прямо за перекрестком стоял длинный черный автомобиль. В нем сидели двое мужчин, одетых в черное.

Русский голем

«…Готов ли ты быть стертым без остатка,

Отринуть всё, что создано тобой,

Готов ли ты в забвеньи затеряться

Несотворённой сущностью одной?

Иных путей для измененья – нет».

Д.Г. Лоуренс. «Феникс»

Я почувствовал себя так, словно с брусчатки тротуара шагнул прямо на оживленную площадь, где вовсю похабничала компания бомжей. Было не страшно, а противно. Отвращение быстро сменилось гневом. Я проехал мимо, глядя прямо перед собой. Тут же послышался шум мотора чёрного лакированного авто. Я прибавил газу. Они – тоже. Я поехал медленнее. Чёрная машина не делала попыток поравняться со мной. Были то люди из плоти и крови или только плод моего воспаленного ума – я не желал иметь ничего общего с этими тварями, я хотел избавиться от них, как собака – от блох.

Накануне, по пути к коттеджу, я заметил, что в одном-двух километрах от места, где я проезжал, за крутым поворотом в лес дорога разветвляется на три направления. Две из этих трёх дорог окружены зарослями, так что никакой преследователь, если, конечно, он не висит прямо на хвосте, не увидит, куда именно я повернул; третья же дорога делает петлю. Доехав до развилки, я свернул именно на третью дорогу и через несколько мгновений мчал уже почти в противоположном направлении. Я выключил мотор. Черный автомобиль пронесся стороной. Сердце выскакивало у меня из груди, кровь бросалась в голову, лицо побагровело. Больше всего на свете я хотел бы сейчас схватить одного из этих мерзавцев за горло и открутить ему башку. Но я не мог этого сделать – оставалось только ждать. Ждать… Нет ничего труднее. Каждая секунда казалась вечностью. Через три или четыре минуты я вернулся на главную дорогу.

Я проклинал свои глаза – в них опять мелькали мушки, изображение смазывалось. Я-то надеялся, что всё это в прошлом. Но перед глазами плыли волны, точно марево над раскаленной дорогой; только были они скорее вертикальные, чем горизонтальные. Я зажмурился, потом поморгал, пытаясь стряхнуть наваждение. Может, картина исчезнет, если я притворюсь, что такого на самом деле нет. Я слышал, как колотилось мое сердце, – от злости, это я знал, но дело было не только в моих эмоциях. Нечто непонятное творилось с моим телом, некие синусоидальные волны пульсировали в жёстком режиме по артериям и кровеносным сосудам и, казалось, жили своей, отдельной от меня, жизнью. Я заговорил вслух сам с собой, чтобы унять этот надвигающийся приступ шизофрении.

– Все очень просто. Все это легко объяснимо, – говорил я сам с собой. – Я просто должен выжить, выжить во что бы то ни стало… Выжить? Черт