История политэкономической мысли не предвидела ничего похожего на «стерилизацию» огромных потоков, сравнимых с национальными доходами. Либералы и марксисты учили, что сила государства и благосостояние общества зависят от должного баланса между трудом, потреблением и накоплением. Они не предполагали, что решающим станет другой, даже противоположный вопрос: как изъять средства из экономического оборота? Это еще и вопрос о роли государства в экономике. Изъять средства может только суверен, и только он ответственен за охрану собственного фонда. Как не допустить расхищения этого фонда самим сувереном? Что охраняем, то и имеем; Protego ergo obligo – так Карл Шмидт формулировал основную истину политической философии, сравнимой по значению с декартовской Cogito ergo sum. Но расходование «стерилизованных» средств возвращает их в оборот, что подрывает смысл всего громоздкого механизма; а если суверен делает это тайно, вне публичного контроля, расходы становятся непродуктивными, далекими от утилитарной рациональности. Уж лучше бы они были поровну розданы всем гражданам, что распределило бы риски. А еще лучше было бы, если бы эти сокровища с самого начала оставили в земле.

В Норвегии в таком фонде накоплен триллион долларов. Фонд подчиняется финансовым и этическим правилам, которые приняты парламентом. Следуя им, фонд давно избавился от акций всех табачных компаний, а недавно продал и акции угольных компаний; он пока еще владеет нефтяными бумагами, но избавляется и от них. По закону правительство может тратить из этого фонда не более 3 % в год на выплату пенсий и другие нужды. При этом норвежские нефтяные корпорации работают в полную силу, качая энергию со дна моря, продавая ее, расширяя производство и выплачивая оклады работникам. Идущие на экспорт, нефть и газ сжигаются иностранными потребителями, загрязняя общую атмосферу и ничего не принося гражданам страны. Большая часть энергии, которую потребляет сама Норвегия, поступает с гидроэлектростанций. Возможно, Норвегии помог ее предыдущий опыт ресурсного хозяйства. Двести лет назад это была бедная страна, находившаяся в колониальной зависимости; источники ее доходов – рыба, древесина, зерно – всегда были диффузными, их нельзя было монополизировать. В таком случае решающую роль для избегания нефтяного проклятия играют не предшествовавшие институты, как полагают политологи, а предшествовавшие ресурсы. Пример Норвегии доказывает, что и с нефтью можно жить достойно, полагаясь на труд своих граждан. Было бы лучше, если бы нефть просто осталась в земле; однако эта рациональная страна предпочла добывать нефть, продавать ее и инвестировать доходы в международные акции финансовых и промышленных компаний. Сам этот факт подтверждает то, что отношение Пребиша – Сингера действует и сегодня: деньги, вложенные в перерабатывающие отрасли, растут быстрее, чем деньги, вложенные в сырье и энергию.

Иначе устроен подобный фонд в американском штате Аляска. Он выплачивает всем резидентам ежегодные дивиденды. Сумма зависит от доходов фонда и рассчитывается по прозрачной формуле; обычно это одна-две тысячи долларов. Созданный в 1977 году, фонд имеет немалый опыт; дивиденды пользуются неизменной поддержкой избирателей, но они проголосовали против трат на публичные проекты. Новация, которая разрешит это делать, обсуждается уже много лет. В России Стабилизационный фонд был создан в 2004 году по образцу норвежского фонда. Цели были сходными – стерилизация нефтегазовых доходов. Российский фонд, однако, сам оказался нестабилен. Его несколько раз разделяли, сливали и переустраивали; кажется, в Российской Федерации нет института, который бы переименовывали так много раз. Фонд расходуется по усмотрению президента и правительства; в долларовом исчислении он заметно уменьшился за последние годы. Есть такие фонды и в других нефтедобывающих странах, от Арабских Эмиратов до Венесуэлы.

В странах с «плохими институтами» – в России, Иране, Венесуэле, Нигерии – мы наблюдаем порочный круг ресурсной зависимости. Добывая сырье и не справляясь со стерилизацией доходов, эти общества разрушают человеческий капитал; столкнувшись с недостатком компетентности, падением производительности и разрушением институтов, они еще больше зависят от природного ресурса. Переходя от одного кризиса к другому, такие общества загрязняют природную и человеческую среду. Итогом обратного развития является демодернизация – потеря достигнутых уровней образования и равенства, прогрессирующий паралич общества и произвол государства. Образцом здесь является Россия с ее ресурсным богатством, неустоявшимися правами собственности, политическим авторитаризмом и рекордным неравенством. Голландская болезнь – это сочетание ресурсной зависимости с хорошими или хотя бы сносными институтами. Сочетание ресурсной зависимости с дурными институтами логично назвать русской болезнью.

С приближением климатической катастрофы энергетическая политика, определяемая ценами, налогами и субсидиями, станет важнейшим механизмом регулирования эмиссий. В экологической перспективе цены на нефть должны быть высокими, что сдерживает потребление горючего, уменьшает выбросы и способствует развитию альтернативных источников энергии. В политической перспективе высокие цены на нефть финансируют авторитарные петрогосударства, которые получают новые возможности разжигать войны, расширять неравенство и увеличивать потребление энергии. Это типические «ножницы» между экологией и политикой.

В мировом масштабе эпоха высоких цен вела к диверсификации снабжения. Новые источники энергии всегда дороже старых, но дальше происходит отбор. Солнечные батареи и ветряные мельницы производят все более дешевое электричество, но его транспортировка и хранение требуют огромных количеств редкого и дорогого сырья. Нефтяные пески остаются предельно дорогими, а их разработка вредной для окружающей среды. Другая судьба у сланцевой нефти: рост ее добычи намного опередил рост добычи традиционной нефти. Несмотря на автоматизацию, добыча сланцевой нефти трудоемка и требует местного, неформализуемого знания. Добыча эластична – в отличие от скважин, которые трудно заглушить, аппараты гидроразрыва работают по потребности. Добыча диффузна, карты сланцевой добычи больше похожи на обширные кластеры, в которые группировались шахты угольных месторождений, чем на точечные структуры, характерные для нефтяных приисков. И наконец, американские месторождения сланцевой нефти остаются в частной собственности. Возможно, что новые технологии меняют или даже переворачивают тезис Митчелла: добыча угля в открытых карьерах делает его похожим на традиционную нефть; добыча энергии из сланцев возвращает, на новом технологическом уровне, к политэкономии угольных шахт; методы сжижения газа позволят отказаться от трубопроводов, влекущих к плановой экономике.

Эмиссии карбона растут такими же темпами, как производство и потребление энергии, но выбросы первыми упрутся в потолок, став главным фактором, сдерживающим рост экономики. Со времен классической политэкономии Рикардо мы знаем три фактора производства – землю, труд и капитал. Все виды сырья так или иначе связаны с землей, поэтому их включали в эту категорию. Карбоновые выбросы составляют четвертый фактор, независимый от классических трех. Труд неистощим, капитал условен, и только земля конечна; но теперь стало понятно, что атмосфера засорится раньше, чем закончится земля. Эмиссии надо учитывать в любом бизнес-плане, как независимый показатель; и бизнес должен платить за них, как он платит за использование земли, труда и капитала. И раз эмиссии ограничивают рост экономики сильнее других факторов, их цена тоже будет расти быстрее других факторов. По мере того как люди будут переходить от древних традиций бухгалтерского учета, основанных на цене земли, к новым практикам, учитывающим загрязнение неба, – соотношения между развитым и развивающимся мирами радикально изменятся. В мире звучат призывы к введению единого карбонового налога: когда они осуществятся, производители и потребители будут платить своим государствам за каждую тонну выбросов по одной шкале, действующей в глобальном масштабе. Сбор такого налога потребует глобального регулятора, наделенного властными полномочиями; так, наверное, мир и станет финансировать этот наднациональный институт. Первым шагом станет лишение крупнейших производителей карбонового топлива – и, соответственно, эмиссий – налоговых льгот, которые они получают сегодня; по некоторым оценкам, только в США это даст полтора триллиона долларов, которые можно потратить на Зеленый новый курс. Более радикальной мерой станет введение карбонового стандарта: цена любого товара или услуги будет определяться эмиссией, которую создало его или ее производство. Карбоновый стандарт, этот дальний наследник золотого стандарта, не так уж сильно изменит рыночную экономику: потребительская стоимость наших товаров и сейчас коррелирует с их энергетической емкостью. И все же введение единого принципа, который свяжет любой акт экономического обмена с его вкладом в спасение или, наоборот, уничтожение мира, станет решающим шагом: всякая работа и, в частности, торговля обретут смысл и оправдание, которые они утратили в незапамятные времена.