Князю ничего не оставалось, как последовать за ними.

* * *

Городская стража несла дозор пятерками. Вокруг ярмарочных рядов и Иноземного подворья их должно было ходить немало, однако ни один разъезд не встретился отряду, выехавшему из кремля.

Стук копыт должен был перебудить полгорода, но Василиса ни огня не увидела лишнего, ни звука не услышала. Пропасть, даже собаки молчали! Как будто не осталось в Дивном никого, кроме нее и полусотни воинов Охранной дружины во главе с ошуйником.

Болеслав уже третий раз отпустил сокола в полет. И снова Зоркий пропал из виду, а вернувшись, принялся кружить над Василисой, и в клекоте его прорезывалось отчаяние от людской непонятливости.

Все же отряд продвигался. Поначалу они с разгону проскочили Иноземное подворье, но после второго полета сокола вернулись к нему, и теперь Зоркий повел их вдоль полукольца посольств.

И ведь ни ставень не хлопнет нигде…

— Дядька Болеслав! — подъехала к ошуйнику княжна, вдруг поняв: — Вендское посольство, принц Лоух!

Ошуйник велел гнать лошадей. Отряд обогнул харчевню, отсюда оставалась до вендов сотня саженей по улице — и слышны стали крики и звон мечей. Болеслав отыскал глазами десятника Карачая. Молодой половец, одержимый мыслью доказать, что его народ ничуть не хуже славян (с чего бы — никто не знал, потому что в Тверди не принято целить народы на лучшие и худшие), был самым выдержанным и исполнительным десятником в Охранной, скоро ему предстояло повышение в сотники.

— Карачай, ну-ка, бери княжну и быстрее ветра — в кремль ее

Половец кивнул и тронул поводья, становясь рядом с Василисой. Острые глаза его высматривали свободный путь, — по широкой улице, затем по проулку до Ската и вверх, к воротам кремля.

— Ко мне, воины, ко мне! — зычно кричал Болеслав. — Карачай, ты здесь еще?

Однако в тот же миг из распахнутых ворот вендского подворья выкатилась толпа навей. Оставив за спиной защитников посольства, они бросились на славян, крича:

— С ними девка! Девку убить!

«Значит, и я им нужна?» — отрешенно подумала Василиса, откидывая плащ с правого плеча и поудобнее перехватывая сечку.

— В круг! — прорычал Болеслав, обнажая меч.

Уточнять не потребовалось — дружинники мигом взяли княжну в плотное кольцо обороны.

* * *

— Что это? — прохрипел Деру, поднимая руки к горлу.

Он смотрел вверх, в ночное небо, где над перевалам вырастали тени кораблей. Самых обычных славянских речных ладей, но летящих по воздуху как по воде. Нет, быстрее! Намного.

— Что сказала тебе магия об этом, хан? — взвизгнул Деру. — Или она промолчала? Не развеяла завесу грядущего перед твоим просветленным взором? Что с твоей могучей магией, о всесильный наш хан?!

Баклу-бей подавил в себе желание немедленно снести голову бьющемуся в истерике султану. Но это надо сделать позже, перед всеми осудив безумца, посмевшего поставить под сомнение мудрость и мощь повелителя. Ни у кого из султанов, стоящих рядом, не должно возникнуть и тени мысли, будто хан в гневе зарубил человека, говорившего правду.

— Уведите труса, — бросил Баклу-бей нукерам, и те немедля выполнили приказ. До суда над нечестивцем нужно еще дожить… но если не доживу, ведь мне уже будет все равно, не так ли? Нет, не так. Хан любил смотреть, как умирают люди, усомнившиеся в нем. Когда-то именно эта страсть подвигла его прислушаться к Советнику и бежать от отца. Убить родителя он не мог, зато созданием собственной Орды, несомненно, показал старому ослу, чего он стоит в действительности.

Что ж, постараемся дожить!

Не оглядываясь на безмолвно вопрошающие лица султанов и биев (им, кажется, тоже хотелось услышать ответ на слова Деру), он щелкнул пальцами, и слуга принес ярко раскрашенную шкатулку из покрытого красным лаком дерева. Отомкнув замок золотым ключиком, Баклу-бей вынул из шкатулки две глиняные статуэтки драконов и разбил их оземь. Повалил густой дым, скапливающийся над головами людей в две тяжелые тучи, постепенно обретавшие очертания своих расколотых подобий.

— Пусть передовой отряд громит угорцев, — велел хан. — Всем остальным разбиться на сотни и вооружиться крючьями и веревками, луками и огненными стрелами. Заставьте корабли опуститься пониже…

* * *

— Не снижаться! Вве-э-эрх! — напрягая горло до предела, орал Упрям, проносясь между ладьями. — У них огонь! Вве-э-эрх!

Не все успели, пылающие росчерки хлестнули снизу по днищам трех ладей. По счастью, влага еще не совершенно выветрилась из досок, и поначалу огонь разгорался не слишком охотно, но скоро займется смола… Упрям подлетел к одной из них:

— Кормчий! Садись там, где бой! — прокричал он и помчался к следующей.

У северного склона кипела ночная битва. Растерянные угорцы, которых неизвестно что погнало вниз со сравнительно надежного естественного укрепления, рубились с передовым отрядом ордынцев. Численностью обе стороны были примерно равны, но кочевники сражались в обороне и до последнего держали строй.

Хотя какой уж тут строй в неверном свете луны, когда облачение, запыленное и забрызганное кровью, становится неразличимым, а лица одинаково перекошены яростью. Но ордынцы не были напуганы, вот что их отличало и давало огромное преимущество.

С полетом кормчие освоились недурно, но правила воздушного боя еще никто не пытался осмыслить, учиться приходилось на ходу, и это было не очень хорошо. Ордынцы опомнились быстро. Упрям видел, как рассеиваются по долине их сотни. Сверху они будут едва различимы, зато сами, отлично видя корабли в озаренном луною небе, смогут метать стрелы наверняка. А уж из зарослей, которых тоже немало в долине…

Ученик чародея, видя, как начинают метаться бойцы на трех загоравшихся кораблях, понял, что должен остаться с ними. Ведь это он привел их сюда.

— За мной! Снижайся, по головам иди! — орал он, увлекая ладьи вниз и дальше — к тылам передового отряда ордынцев.

* * *

Такого ужаса Накрут не испытывал никогда в жизни.

Тревога кольнула, уже когда он заметил, что на призыв рожка умчалась только часть дружинников, охранявших кремль, а прочих даже видно не было. Но понять, что это значит, он не успел. Огни светильников вдруг потускнели и погасли, и навалилась Тьма. Именно так: не сумрак, не темнота, а живая, душная Тьма, в которой что-то скользко шевелилось, перемещалось, шурша, как по влажному песку, проникало сквозь двери и стены…

Искало.

Перед внутренним взором смятенного старика возникло видение Василисиной спальни, где сейчас находились Звонка и Милочка. Ни в какую не желали настырные девчонки оставлять подругу в эти дни. Василисе по душе было, пригласила она их к себе.

И боярин, тяжело опираясь на посох, побрел к двери, а потом по проходу. Наощупь, вслепую. Думая о том, что сейчас кто-нибудь из перепуганных стражников начнет так же вслепую размахивать мечом. Но больше — о том, что станет с внучкой, когда нечто, сокрытое во Тьме, доберется до нее.