— Хорошо, — сказала Элси. — Тогда вернемся следующим поездом.

Все было тут иным, не как тогда. Все, кроме высокого здания отеля, торчащего возле вокзала как восклицательный знак. Город был белый. Он блестел и искрился от снега. Масса снега. Улицы лежали белые и скользкие, почти на всех тротуарах громоздились сугробы, а с крыш и балконов свисали длинные копья сосулек.

Сюсанна и Элси стояли у здания вокзала и смотрели по сторонам, жадно впитывая все, что так отличалось от той туманной дождливой зимы, из которой они приехали.

— Какая тишина, — сказала Элси.

Сюсанна кивнула. Да, тишина. Такая же, как в тот весенний день, когда она была тут в последний раз. Но нет, не полная тишина. Где-то далеко послышался шум машины, кто-то ехал по заснеженным улицам на праздник. Сюсанна вдруг почувствовала, как внутри шевельнулась тоска, но слегка и недолго, секунду-другую.

— Так вы жили в этой гостинице?

Голос Элси звучал деловито. Сюсанна снова кивнула.

— Значит, это отсюда тебя Ева выгнала?

Сюсанна кивнула в третий раз.

— Странный человек, — сухо заметила Элси.

Сюсанна рассмеялась, голос вдруг вернулся.

— Пошли, — сказала она. — Пойдем на площадь.

На Центральной площади было пусто, если не считать припаркованного автобуса и сосисочного ларька. В ларьке сидел тепло одетый мужчина, в синей шапке, надвинутой на лоб, а передник был надет поверх серой пуховой куртки. Он наклонился, увидев, что Элси и Сюсанна переходят улицу, открыл стеклянное окошко и стоял, спрятав руки под передник, пока они приближались.

— Сосиски? — спросила Сюсанна.

Элси колебалась:

— Может, лучше поищем какой-нибудь ресторан?

Мужчина в ларьке рассмеялся и, наклонившись к окошку, возразил, по-смоландски певуче:

— Ээ! Так все ведь закрыто, кроме ресторана вон в отеле и в Народном доме. А там все столики зарезервированы заранее, за пару месяцев. А вы что, столика-то не заказывали? Не заказали себе столик?

Вид у Элси стал чуть растерянный.

— Да нет, конечно, но…

Мужчина выпрямился:

— Тогда только сосиски. Выбора-то у вас нету. Больше просто ничего и не найдете во всем Несшё.

И вот, взяв сосиски с пюре, они стояли перед ларьком и осматривались, молча и не глядя друг на друга. Холод щипал Сюсанну за уши, пальцы ног начали неметь, но на душе было совершенно спокойно.

— Хочешь, съездим в Народный парк? — наконец спросила она. — Такси возьмем?

— Да нет, — помолчав, ответила Элси. — Не хочется. А тебе?

— Нет. И так достаточно. Да там, наверное, тоже закрыто.

— Ну да.

Снова наступило молчание. Элси нечаянно капнула горчицей с сосиски на мостовую и поспешно отступила назад. В ту же секунду Сюсанна начала притоптывать ногами.

— Холодно, — сказала она.

— Ага, — согласилась Элси. — Очень. Надо двигаться…

Они кивнули мужчине в ларьке, он хмуро посмотрел на них и не кивнул в ответ. Они пошли по площади. Чуть в стороне стояла урна, они остановились возле нее, сбросили туда остатки сосисок, следом полетели, кружась, бумажные тарелки. Элси и Сюсанна пошли дальше. Наконец Сюсанна набрала воздуха в грудь. Решилась задать самый трудный из всех трудных вопросов:

— Ты думаешь, его уже нет?

Элси не остановилась. Не расплакалась. Не повернулась и не влепила Сюсанне пощечину. А продолжала идти, только чуть помедлила с ответом.

— Да, — сказала она наконец. — Как ни печально. Я едва могу это выговорить, но это так. Я думаю, что Бьёрна нет. Он умер в ту ночь.

Сюсанна закрыла глаза.

— Не хочу, — проговорила она, едва дыша. — Я не хочу, чтобы его не было.

— Я знаю, — сказала Элси.

— Иногда мне кажется, я его вижу. Что он мелькнул на улице или в школе, но это всегда не он… Всегда кто-то другой. И тогда меня такое зло на него берет. Прямо бешенство. Потому что он просто взял и ушел в никуда, исчез, растворился в нигде… Предал меня.

Элси не ответила.

— Иногда в голову лезут всякие фантазии, сами, я ничего с ними не могу поделать. Могут появиться где угодно, в школе или когда я спать ложусь, причем иногда я их даже не замечаю, они меня сами как бы затягивают в себя… Мне кажется, что я вижу, как он идет по лесу. Или стоит на какой-то дороге, посыпанной гравием. Или сидит на заборе и кого-то ждет. И вот он замечает меня. А дальше всегда одно и то же, он замечает меня и говорит: «Я тебя прощаю! Ты моя сестренка, и я прощаю тебя…»

Она всхлипнула и вытерла нос рукой.

— Но зачем ему меня прощать? Я не понимаю. Что ли, значит, он думает, что это я виновата? Но как я могу быть виновата? Это же не я вышла на сцену и устроила идиотские кривлянья? И не я полезла драться. И не я бросилась бежать и пропала. Тогда почему это моя вина? Вот ты понимаешь?

Элси молча покачала головой и обняла Сюсанну, прижала к себе, словно желая остановить, но Сюсанна продолжала говорить. Слова хлынули из нее и все текли и текли.

— Но может быть, он имеет в виду что-то другое? Он прощает меня за что-то другое. Но за что? Я не знаю. Что я ему завидовала? Это правда. Я страшно завидовала ему, в детстве.

Они уже вернулись к сосисочному ларьку. Успели сделать полный круг по площади. Мужчина в ларьке поглядел на них, но ничего не сказал. Элси тоже ничего не говорила. Просто продолжала идти.

— Глупость, конечно, — всхлипывала Сюсанна. — Но в детстве я всегда думала, что Бьёрн особенный. Потерявшийся принц или что-то вроде. А я обычный ребенок, во мне ничего особенного нет. Это по ее глазам было видно. На Бьёрна она смотрела особенным взглядом. А на меня никогда так не смотрела. Никогда! Ни разу!

— Инес? — переспросила Элси. Таким приглушенным голосом, точно боялась, что кто-то может ее услышать.

— Да, — сказала Сюсанна. — Инес. Моя мама. Хотя я никогда не чувствовала, что она — моя мама. В каком-то смысле я была такая же сирота, как Бьёрн. Еще больше сирота!

Она вдруг остановилась, высвободила локоть из руки Элси и торопливо растерла щеку варежкой.

— Прости. Я не то хотела сказать…

Элси кивнула:

— Да нормально все. Я поняла, что ты хотела сказать.

— Точно?

— Точно.

Они снова пошли вперед, в ногу, и какое-то время молчали, глядя на машину, которая ехала по Центральной улице. Снова прошли мимо той же урны.

— Я думаю, — наконец сказала Элси, — я думаю, человек рано или поздно должен принять вещи такими, как есть. В том числе и печальные вещи.