— Не знаю, что делать с сундуком, куда сложил все мои рукописи. Если оставлю здесь, еще пропадет, а в такси он не помещается — слишком велик. Может, лучше вытащить все оттуда и разделить…

— Я бы не слишком беспокоилась на этот счет, — сказала Герда, — Знаешь, прости, что вынудила тебя сжечь те стихи.

— А, пустяки, — ответил Люций. — Я знаю их наизусть, так что могу восстановить.

— «Топ-топ, голубка». Я не очень рассердилась. Но хочу, чтобы ты написал для меня что-нибудь чуть более романтичное.

— Правда хочешь? Тогда непременно напишу! Великолепно, ах, Герда, а если… что ты делаешь?

— Люций, можешь ты просто помочь мне открыть бутылку шампанского?

―

«Можешь ли ты считать себя опытной в сексе?» — спросила себя Стефани и задумалась.

Она сидела на кухне своей квартирки в новом японском домашнем халате с рукавами-прорезями и расшитом желтыми драконами за только что сваренным кофе. Было одиннадцать утра, луковица купола «Хэрродза» сверкала на солнце. Квартирка и вся обстановка в ней теперь принадлежали ей на законном основании, документы пришли с утренней почтой. Так что она хотя бы устроена. На душе было как-то неспокойно.

«А с мужчинами чувствуешь себя уверенно?» Нет, подумала она, неуверенно, да и в сексе вовсе не опытна, в этих делах она как юная девушка, стеснительная невинная девица. Разве не странно, что она чувствует себя настолько молоденькой, словно всякий раз у нее — как в первый раз? Наверное, это имеют в виду, когда говорят: быть молодым душой. Она сидела, пытаясь представить, какая она была. Вспоминала, как некоторые мужчины называли ее. Мужчины были отвратительны. До чего же она невезучая.

Стефани была бы совершенно неспособна разрешить то, что обернулось для нее поистине неразрешимой дилеммой, если бы не сочувственное содействие Герды. Она бы окончательно пала духом и вновь оказалась во власти былых своих демонов, только Герда заставила ее думать и действовать. Она часто виделась с Гердой, когда Генри покидал дом по своим личным делам. Герда была внимательна к Стефани, искала и находила поводы, чтобы пообщаться, и Стефани благодарно и доверчиво шла ей навстречу. Герда откровенно рассказала Стефани, что была уверена в том, что на самом деле Генри влюблен в Колетту, которую он знает всю жизнь. Сказала, и Стефани вынуждена была с ней согласиться, что Генри очень плохо представляет себе настоящую Стефани и не слишком старается узнать ее получше. «Это верно, он обращается со мной как с ребенком, как с игрушкой», — возмущенно подтвердила Стефани. По мнению Герды, Генри обручился со Стефани только из своеобразного чувства долга. «Да, он меня жалеет». Герда сказала, что Генри серьезно заинтересовался ею только из-за Сэнди и не выдержал шока, узнав, что она лгала ему о нем. «Он рассказал вам?» Стефани заплакала. Значит, признавшись, она утратила все, чего достигла ложью. Она мнила себя такой добродетельной и смелой, когда рассказывала ему правду. Тогда ей смутно казалось: что-то настоящее, которое всегда не давалось ей, неожиданно оказалось совсем близко, достаточно руку протянуть, что-то наконец реальное, а не мечты. И Генри, несомненно, простил ее, что было гарантией абсолютной надежности ее положения. Только это тоже, как все, во что она верила, на поверку оказалось иллюзией.

А Герда продолжала, обращая ее внимание на то, что Генри был, как Стефани и сама ясно видела, решительно настроен на жизнь без гроша за душой. Такова была особенность романтизма Генри, очаровательная, но очень неприятная с житейской точки зрения. Герда понимала и разделяла ужас Стефани перед Америкой. К тому же не в Америке ли была та женщина, которую Генри так высоко ценил? «Конечно, он не бросит тебя», — сказала Герда и сделала паузу. «И я так думаю», — вставила Стефани. «Беда в том, что я не могу предсказать, как он поведет себя, когда окажется там». Если бы он постоянно оставался с ней, как следует поступать любовнику, у нее никогда не возникло бы этих ужасных сомнений. Куда уехал Генри, где он сейчас, с кем? Герда сделала вид, что не знает. Генри всегда уезжал. Стефани представила себе Америку, представила Беллу. «Что ты по-настоящему хочешь?» — спросила ее Герда.

Чего Стефани хотела по-настоящему? Из глубины души всплыло: настоящее ее желание — жить в Лондоне. Это то, чего ей всегда хотелось все те кошмарные годы в Лестере, о которых она рассказала бы Генри куда больше, если бы он позаботился спросить. Собственная ложь не позволяла заговорить об этом самой. Он хотел, чтобы она была чем-то, что он только что придумал себе и чем обладал здесь и сейчас. Он не желал знать о ее прошлом, о том, почему она сбежала от родителей, стремясь получить свободу. Ей хотелось свободы, а свобода означала Лондон; и с помощью Герды Стефани стало ясно: ей нужна лондонская жизнь, которую она знает так хорошо, жизнь среди магазинов, пабов и приключений, именно такая, и вдобавок деньги. Стефани не верила в то, что настоящая жизнь существует где-то еще, кроме Лондона. «Тогда здесь тебе не понравится», — сказала Герда, улыбаясь. В конце концов она предложила, а Стефани, едва не плача, приняла значительное вознаграждение. Герда же и посоветовала, как выгоднее распорядиться деньгами.

Стефани вернулась в лондонскую квартиру, но, страшась прежнего одиночества, вновь целыми днями мучилась сомнениями: действительно ли это то, чего ей по-на-стоящему хотелось? И хотелось бы ей, чтобы Генри примчался за ней, а если не примчится, не ужасно ли это? Если Генри скажет: хорошо, в таком случае будем жить в Холле, не будет ли это лучшим выходом, тем, чего она своим бегством пыталась добиться? Она, безусловно, чувствовала, когда писала то письмо, что и в том и в другом случае ничего не потеряет. Шли дни, Генри молчал, и она огорчилась, но потом успокоилась. Стефани, которая больше жила в ярком мире своих фантазий, нежели в реальности, не один раз пыталась осуществить какой-нибудь план на деле. На сей раз, к ее вящему изумлению, ей это почти удалось; но в общем она была рада вновь почувствовать свободу одиночества, заполненного мечтами.

Она была очень благодарна Генри, но в самом ли деле любила его или верила, что он любил ее? Генри никогда ее не понимал, думала она, вечно так торопился и отпускал шуточки, никогда не был снисходителен к ней, вечно обгонял, не пытался подладиться под нее. С Люцием было легче разговаривать, даже с Гердой. Нет, Генри не годился в избранники. Ей нужно свое счастье и чтобы быть самой собой, а с другим человеком это всегда очень непросто. В Холле она была такой слабой, усталой и несчастной, а сейчас, когда она снова одна, чувствует себя намного лучше и телом и душой. В ней зашевелилась гордость оттого, что она выдержала, что сбежала. В конце концов, все получилось не так уж плохо. Она подумывала продолжать поиски мужа, поскольку могла себе позволить хорошо одеваться и жизнь подталкивала к этому, но теперь, когда она располагала средствами, спешить с этим не было необходимости и не преследовала мысль, как раньше, что надо хвататься просто за первого, кто подвернется.

И все же как бы ей хотелось познакомится с Сэнди, и она сумела бы это сделать, не умри он. Она была уверена, что помогла бы ему найти себя. А если бы Генри, говорила она себе, выглядел как Сэнди, она никогда не смогла бы уйти от него. Она просто создана для Сэнди. Генри — это случайность, ошибка. Она чувствовала себя вдовой. Думала: похожу какое-то время в черном, траур ей должен пойти, и люди будут строить догадки, что да как. И она представила себя сидящей где-нибудь в баре или ночном клубе, заказывающей самую дорогую выпивку — одинокая, роскошно одетая женщина.