Ошеломленный, задыхающийся от волнения, он неподвижно сидел, прислушиваясь к той ясной боли потери и раскаяния. Забавная, милая крошка Стефани, наделенная изобретательностью и исключительным инстинктом самосохранения, какого он у нее не подозревал, уехала. Сбежала; и теперь он никогда не сможет заботиться о ней, образовывать ее, упорно трудиться, чтобы сделать ее счастливой и вознаградить за все, что ей пришлось пережить прежде. Да неужели он действительно думал, что ему это удастся? Генри сидел не шевелясь, продлевая ясность момента и подспудно ощущая нечто еще: глубокое облегчение. И жалость, давнюю подругу, которая была с ними заодно. «Бедняжка Стефи, — произнес он вслух, — Бедняжка». Любовь к ней еще не ушла и жгла его, но сжалась в ужасный крохотный шар, вокруг которого спокойно и недостойно жил он. Какая нелепость. Он нелеп, она нелепа. Он никогда бы не оставил ее, никогда. Это правда, и это важно. Но вот она оставила его и…

Он медленно поднялся, подметил следы пудры на пустом туалетном столике, серые пятна от пепла на простынях, тапочки, которые Стефани одолжила у Герды. Медленно шагнул к двери, бросил скомканное письмо на пол, пересек гулкую площадку. Сильно подавшись вперед и перешагивая через две ступеньки, спустился вниз. В библиотеке одно из окон было приоткрыто; он поднырнул под раму, приподнял ее плечами и вышел на террасу, потом спрыгнул на траву, споткнулся и припустил бегом.

Склон был хотя и не очень крутой, но все же, добежав до северной подъездной дорожки, он порядком запыхался. Он побежал по ней, по заросшему гравию, и ощущение было, словно под ногами клумба. У елей пришлось перейти на шаг. Железные ворота были все так же заперты на висячий замок, он так и не удосужился попросить Беллами открыть их. Он вскочил на среднюю перекладину, оперся рукой о стену и перекинул длинную ногу через верх. Острый зубец пропорол штанину и раздался треск материи. Нагретое солнцем железо коснулось кожи. Генри оттолкнулся и спрыгнул по другую сторону ворот, поскользнулся, проехал ладонями по каменистой дороге. Стряхнув прилипшие к рукам мелкие камешки и расправив куртку, он повернул направо к Пеннвуду. Чем ближе Генри подходил к повороту, тем больше он замедлял шаг, пытаясь собраться с мыслями.

В этот момент впереди него с боковой тропинки на дорогу вышла Колетта и, не заметив его, неторопливо направилась к деревне. Какое-то время Генри тихо шагал ярдах в двадцати позади нее. Дорога в этом месте была прямая и окаймлена с одной стороны кустами бузины, а вдоль другой тянулся строй вязов. Под бузиной и у подножия деревьев еще цвело множество примул. Генри ступал по-кошачьи неслышно. Заходящее солнце отбрасывало вперед его длинную тень. Он прибавил шаг, пока тень не обогнала Колетту. Та, увидя у ног чью-то тень, обернулась и остановилась. Генри тоже мгновенно остановился и молча уставился на нее.

— А-а… Генри… привет!

Она была в зеленых бриджах до колен, как в тот день, когда она заговорила с ним и Стефани в «вольво», только вместо твидового жакета сейчас на ней была светло-коричневая рубашка в стиле русской косоворотки, верхняя пуговичка расстегнута, открывая шею. Каштановая грива собрана на затылке, ловко скручена и заколота булавками. В руке она держала корзинку. Щеку, на месте снятого тампона пересекал длинный и узкий багровый шрам.

— Привет! — сказал Генри, но продолжал стоять, не двигаясь.

Колетта секунду не улыбаясь смотрела на него. Потом, не дождавшись, пока он скажет что-то еще, неопределенно махнула рукой, повернулась и отправилась дальше. Генри пошел следом, держась немного позади. Мимо проехала машина.

Колетта снова остановилась, отступив на траву обочины, и обернулась к нему. Генри тоже остановился, сохраняя дистанцию между ними. Она нахмурилась:

— Чего ты хочешь?

Генри сделал шаг-другой в высокой траве:

— Куда идешь?

— В деревню.

— Зачем?

— За пивом и табаком для папы.

Генри замолчал, и она неуверенно тронулась дальше.

— Погоди, — остановил ее Генри. Подошел к ней. — Колетта, послушай. Последний раз, когда я видел тебя в этих совершенно безумных, но, должен сказать, очень идущих тебе бриджах, ты сказала, что любишь меня. Позже ты опровергла свои слова. Однако мне трудно поверить, что ты действительно изменила свое ко мне отношение. Признайся, пожалуйста, ты еще любишь меня?

Колетта взглянула на него, щурясь от солнца. Бросила корзинку на траву:

— Конечно, я все еще люблю тебя.

— В таком случае, — сказал Генри, — мы должны пожениться, потому что я тоже люблю тебя… Колетта…

— И тебя не останавливает… мое лицо?

— О боже, какая же ты дурочка!

Он шагнул к ней и опустился на колени в высокую траву у ее ног. Протянул руки к зеленым бриджам и расшитому подолу рубашки. Она склонилась к нему, он взял ее за плечи и опрокинул на цветущие примулы.

— Колетта… прости меня… это правда, да… что… ты любишь меня, да? Знаю, я недостоин… но не вынесу, если ты больше не любишь меня, умру, и придется тебе зарыть меня под ближайшим кустом.

— Люблю, так люблю тебя, Генри, все глаза выплакала, думала, что потеряла тебя… а тогда сказала, что не люблю, потому что… ты знаешь… что было толку… а потом так жалела о тех дурацких словах, что хочу Холл, не нужен мне никакой Холл, ничего не нужно, ничего я не хочу, только тебя, пойду за тобой куда угодно, мне все равно, даже если мы будем нищие…

— Не слишком-то высоко ты оцениваешь мою способность зарабатывать, — сказал Генри, крепко обнимая ее и глядя ей в лицо; голова его покоилась на ее руке.

— Я пойду за тобой куда угодно…

— «Куда ты пойдешь, туда и я пойду; народ твой будет моим народом, и мой Бог твоим Богом»?[76]

— Да, да, да.

— И не хочешь замуж за этого чертова Джайлса Гослинга?

— Нет! А что с?..

— О ней позже, — ответил Генри, — Потом все расскажу, все, что знаю, и ты объяснишь мне меня самого. Очищу, опустошу душу, чтобы заполнить твоей «благодатью и милостью»[77]. Можно поцеловать тебя?

— Да, Генри.

Он прижал ее еще крепче к себе и поцеловал, нежно, осторожно.

— У твоих губ вкус яблок.

— Ах, Генри, я так люблю тебя, и я так счастлива…

— Черт, до чего трава сырая, — сказал Генри, — Наверное, роса выпала. Это роса?

Герда, услышав быстрый топот Генри, сбегавшего вниз, неслышно последовала за ним в библиотеку и увидела, как он спрыгнул с террасы и помчался, длинноногий, по лужайке. Она следила за ним до тех пор, пока он все так же бегом не свернул на подъездную дорогу. Она вернулась в гостиную. Открыла буфет.

Вошел Люций, по-прежнему в плаще. Извлек верхнюю челюсть, внимательно осмотрел и вставил обратно. Сказал: