Вот и обдумал!..

— Василь! Проснулся? Сюда иди! — позвал меня Стародомский.

Он стоял на капитанском мостике, в куртке с узенькими золотыми шевронами на рукавах, в форменной фуражке, с биноклем, болтавшимся на ремешке.

— Ну, как спалось? Добре? — спросил Юзик.

— Мне-то добре, а вот тебе маловато.

— Нам не привыкать. Служба такая: один глаз спи г, а другой смотрит.

— Погодка-то славная, — сказал я, — ты верно предсказывал.

— Но, видишь, на востоке уже заволакивает! — сказал Куница, кивая на облачко, появившееся справа над горизонтом. — К вечеру опять заштормит. Но мы к тому времени уже в гирле Дона будем… Каков курс, Ваня?

— Норд-ост-тень-норд! — крикнул рулевой.

Все было ново для меня в этом продолговатом коридорчике, облицованном под мореный дуб: рычаги машинного телеграфа со стрелками и надписями на белом циферблате «Полный вперед», «Стоп», «Самый полный»; надраенные до блеска переговорные рупоры, уходящие вниз, в машину; картушка чуткого компаса, плавающая, как огромное глазное яблоко, в спирту под стеклом.

Стародомский показывал мне свое хозяйство, то и дело подходя к рулевому.

Он сверял курс на компасе с линией на карте и поглядывал в стороны, где нет-нет да и возникали на гребнях желтых волн качающиеся вешки. Вешки показывали линию морского канала и, кланяясь нам, словно желая «доброго утра», исчезали за кормой.

Слушал я друга, видел сквозь прозрачные, чистые стекла мостика город, возникающий над морем, и думал:

«А что, если начать свое выступление на конференции с рассказа о судьбе трех побратимов, которые приехали сюда, к Азовскому морю, из далекой Подолии и сделались активистами приазовского комсомола?

Расскажу, как мы с детских лет ненавидели петлюровцев и прочую нечисть, мешающую расти и развиваться Советской Украине… Расскажу о Петрусе Маремухе, о Кунице, о клятве, которую мы дали под зеленым бастионом Старой крепости… Может, припомнить, как мы учились, как выучились, рассказать, к чему мы стремились в жизни?.. Ведь наши три маленькие жизни очень показательны: что испытали мы, то же самое пришлось пережить всей трудовой украинской молодежи. Поклясться и впредь быть верным заветам Ильича. Сказать, что всем, что имеем и что достигли, мы обязаны партии и комсомолу. Я дам делегатам торжественное обещание, что мы — побратимы — и впредь будем драться у себя в коллективе за каждого молодого хлопца, отвоевывая его у старого мира и воспитывая для служения народу, для тех высоких, благородных целей, которые указывает нам Коммунистическая партия!»

…Над морем все выше поднималось ослепительное солнце. Оно ярко золотило гребни волн, и белый город, овеваемый крепким и соленым восточным ветром, раскрывался в легкой дымке июльского утра.

ПОЕЗДКА НА ГРАНИЦУ

Не со мной одним, вероятно, бывало в юности так: вышел впервые на сцену, увидел ярко освещенный зал, заполненный пытливыми молодыми лицами, и — растерялся.

Все то, что так хорошо обдумал там, на палубе парохода, везущего по морскому каналу в порт Мариуполя делегатов окружной комсомольской конференции, мгновенно рассеялось. Мысли посыпались вниз, в помещение оркестра, где сидели ленивые музыканты. Мысли посыпались туда, как сухой песок в литейной с наканифоленной лопаты, которую внезапно подбил сзади какой-то шутник.

Конечно, можно было заранее написать свое выступление на шпаргалку, как это уже тогда любили делать комсомольцы-чистюли, да еще начинить его всякими чужими мыслями, мудреными словечками и читать-чи-тать, как дьячок в церкви, не отрывая глаз от листка, но я придерживался другого мнения: говори прямо в зал все, что у тебя на душе, а в бумажку не заглядывай и не бойся!

Если у тебя на душе чисто, раз ты за Советскую власть и выстрадал свою любовь к ней, то всегда найдешь сразу нужные и прямые слова, способные зажечь слушающих. Скажешь их искренне, от сердца, без канцелярских шпаргалок…

Так произошло в тот день. После минутной заминки, отгоняя волнение, сказал я сидящим в зале делегатам окружной комсомольской конференции о самом дорогом и выстраданном, что осталось у меня позади, на тревожном пограничье, где кончали мы фабзавуч. Напомнил, в какое опасное время мы живем и как нельзя нам, молодым ребятам с мозолистыми руками, предаваться беспечности. Я рассказал о тех молодых воинах, что охраняют нашу страну в пограничных отрядах, в подшефном комсомолу червонном казачестве, стоят на очень трудных постах, преграждая дорогу шпионам и контрабандистам, лезущим темными ночами с Запада на подольскую землю. Говорил я и о взрывчатке, заложенной иностранными агентами под сводами недостроенного мартена на приморском заводе, и о том, что даже здесь, на тихом, казалось бы, азовском побережье, следует быть начеку.

…Должно быть, выступление понравилось делегатам, потому что они проводили меня аплодисментами, а когда пришло время выбирать делегацию для поездки в подшефный полк червонного казачества, поднялся широкоплечий паренек с завода Ильича и сказал:

— Манджуру туда послать предлагаю! Он верные слова говорил здесь о делах на границе и передаст наш комсомольский привет червонцам с огоньком.

Предложение приняли, и лишь только после этого я узнал, что подшефный полк, куда нам следовало ехать, располагается теперь в моем родном городе на Подолии, в казармах за станцией, где некогда стояли царские, стародубовские драгуны. То был тот самый полк, что пришел на границу после роспуска частей особого назначения.

Сразу же после голосования я разыскал в перерыве нашего секретаря общезаводского коллектива комсомола Толю Головацкого (его тоже выбрали в делегацию) и сказал:

— Слушай. Получилось неудобно. Ведь я родом с Подолии, на заводе после фабзавуча без году неделя работаю. Приеду, а знакомые скажут: вот карьерист какой, не успел понюхать дым большой литейной, как уже отлынивает от работы под видом общественной нагрузки.

— Интеллигентские штучки! — отрезал. — Головацкий. — Сомнения твои всякие… Все в полном порядке. Тебе мариупольская комсомолия доверие оказала? Оказала! А ты должен его оправдать. Если же кто-нибудь из твоих подолян бузить начнет, то я же там буду и развею все возможные слухи.

…Уезжали мы из Мариуполя на Волноваху поздно вечером, нагруженные подарками приазовской комсомолии.

Были среди подарков баяны, мандолины, балалайки, блокноты, зеркальца, бритвы, набитые душистым табаком и махоркой и расшитые гарусом кисеты и даже сапожные щетки с ваксой и гуталином «Эрдаль» в зеленых коробочках с намалеванной жабкой.

Больше чем за год, оказывается, до моего приезда на завод собирала приазовская комсомолия средства, чтобы закупить на них подарки для подшефных червонных казаков. Засыпали пшеницей итальянские пароходы во время субботников, грузили марганцовистую руду и донецкий уголь, устраивали платные концерты «Синей блузы», поставили усилиями доморощенных артистов в Мариупольском театре «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева, подняли со