— По пятнадцать? Та бойся бога! — запричитала торговка. — Це ж дуже дешево. Такий славный був баранчик, молодый…

— Если он был такой славный, то зачем же вы его зарезали? — вмешался Шерудилло. — Берите по пятнадцать. Добре даемо!

— Та ни, не можно, нияк не можно, — удивительно плаксивым голосом запричитала торговка. — За таку цину вы нигде, мои сыночки, баранины не найдете…

— Пошли, хлопцы, — приказал Головацкий, — не будет баранины — возьмем свинину. Даже лучше!

Не успели мы сделать и двух шагов, как торговка закричала:

— Та не видходьте, прошу я вас, та вже берить на почин, по пятнадцать. Уступаю вам, бо ви вси таки гарненьки и молоденьки, а панночка така ладна, як вишенька…

— Я совсем не панночка, — оскорбилась Наташа, но Толя тронул ее за рукав и шепнул:

— Ты что — не понимаешь, это же частный сектор. Примирись с «панночкой», лишь бы по пятнадцать отпустила.

…Торговка лихо, без мужской помощи орудуя секирой, как заправский мясник, отрубила заднюю баранью ногу от туловища да еще кусок курдюка отхватила. Крякнув, бросила она ногу на весы и стала насыпать на другую тарелку разнокалиберные гири и разновесы.

Потянуло на десять с половиной фунтов.

— Куда столько? — испугалась Наташа. — Мы же не буржуи, чтобы так обжираться. И заболеть можно, а кто потом выступать будет?

— Не печалься, Наташа, — сказал я. — До вечера далеко, а нас пятеро. Перемелем и две таких ноги! Лишь бы только пожарить как следует. Я баранину жареную, да еще с чесночком, ужас как люблю.

Тем временем Толя рассчитался с торговкой и, когда мы отошли от ее рундука, торжественно сказал:

— Ну так вот, синьоры, ножка эта стоит чуть побольше полутора рублей. А для того, чтобы пообедать в ресторане, вдвое или втрое дороже обойдется.

— Но ты сырую ногу грызть не будешь? — сказал Шерудилло. — Еще ведь что-то к ней нужно?

— Теперь уже пустяки остались, — сказал Головацкий, — беги, Василь, купи крынку молока, но побольше.

— С посудой? — переспросил я.

— Ну да! И с пенкой молоко должно быть. А мы тем временем запасемся разными специями.

…Когда я настиг ребят, у выхода из рынка, Наташа была уже в ожерелье из чеснока, Шерудилло нес в руках корзинку с помидорами, луком, красным перцем и пакетом соли. Сверху помидоров был положен кулечек, из которого выглядывали лавровые листочки.

Головацкий внимательно заглянул в крынку с молоком.

— Надо полагать, свежее! — веско сказал он. — А если нет, то ты, Манджура, будешь нести персональную ответственность за состояние наших желудков, а в том числе и за состояние здоровья панночки Наташи!

— Вот что, ребята! — сказал Вукович. — Сегодня у меня на редкость удачный день. И поэтому в виде исключения, а также потому, что под шашлык молоко никак не идет, я, будучи принят в вашу компанию, позволю себе раздобыть натурального виноградного вина. Я понимаю, что его пить комсомольцам не очень рекомендуется, но ради такого дня и веселого общества можно и согрешить.

— Я санкционирую, — сказал Толя, — а ты, Наташа?

— Только немного, — сказала она смущенно.

Сказали «немного», а Вукович притащил целую четверть, да еще такого темно-красного, что даже не проглядывалось насквозь.

— Куда столько! — возмутилась Наташа. — Да вы перепьетесь!

— Ничего не будет, — ответил Вукович, — это слабое молдаванское крестьянское вино из-под Ямполя. Когда мы там за бандой Козака охотились и по ночам в засадах лежали, то приходилось бочонками такое вино пить. Вместо воды. На природе оно никакой опасности не представляет.

…Нагруженные бараниной, молоком, пышными свежими булками, вином и прочей снедью, направились мы на поиски речушки.

Ею оказалась небольшая Унава, протекающая вдоль Фастова, за его костелом, который очень пристально и долго разглядывал Вукович.

Когда мы уже приближались к берегам Унавы, оставив далеко позади себя окраинные хатки Фастова и разноголосицу паровозных гудков на железнодорожном узле, Вукович как бы невзначай промолвил:

— Ну и контрик в этом костеле служит! Ксендз Комарницкий! Такая каналья, что поискать нужно. Скользкий, как вьюн. Никак к нему не подберешься. Генералы Пилсудского здесь, в его плебании, гостили, когда легионы на Киев шли. А теперь всюду нос сует. Людей своих на узле порасставлял на самых ответственных участках. Три путевых обходчика — его прихожане, заядлые контрики, на поворотном круге органист из костела работает, так сказать, по совместительству, а вы представляете, что такое поворотный круг на таком важном узле, каким является Фастов? Боюсь, не к нему ли этот тип на связь ехал…

— Какой тип? — спросила Наташа, но Вукович, как бы не расслышав ее вопроса, сказал:

— А здесь и бор сосновый есть поблизости от речки. Вот хорошо! Настоящий пикник устроить можно. Не успеем оглянуться, как время пройдет.

«Ну и хитрюга же Вукович! — подумал я про себя. — Как он ловко уклонился от ответа на вопрос Наташи о каком-то типе! О боре сосновом разговор повел. Почему? Потому что работа у него такая, как и у всех чекистов: тайная, загадочная. Все они знают, а виду подчас не подают. Недаром же в песенке поется: «Я иду себе домой, ГПУ идет за мной…»

Левее дороги, почти вплотную прилегая к берегам Унавы, раскинулась довольно густая сосновая рощица. Мы свернули к ней и вскоре расположились со всеми манатками возле самой воды на густой траве.

От дороги нас закрывали густые заросли лозняка и бузины. Солнце уже поднялось и припекало все сильнее. Прежде всего мы разделись и остались в одних трусах. Вукович тоже.

У него были очень сильные, загорелые руки с крепкими бицепсами под смуглой кожей. Мускулы заиграли и на спине, когда Вукович, делая гимнастику, прошелся по лужайке на своих крепких волосатых ногах, слегка изогнутых от верховой езды. Посмотрел я на него, раздетого, и подумал: «Сразу видно, что не интеллигент какой-нибудь, а рабочая косточка. Такой любому шпиону голыми руками шею скрутит».

Погодя из-за кустов шиповника вышла к нам в голубеньком купальнике, отороченном белой каемочкой, и Наташа. Раздевалась она отдельно и сейчас положила рядом с нашей одеждой свой юнгштурмовский костюм. Чем-то неуловимым напоминала мне Наташа мою первую любовь — нашу фабзавучницу Галю Кушнир, и сердце заныло оттого, что я был свиньей и давно не писал Гале в Одессу, где она работала на заводе.

И странное дело: поймал себя на мысли, что Наташа мне тоже далеко не безразлична. Кто знает, если бы она не вела себя ровно, одинаково со всеми делегатами, то, быть может, и завязался бы у нас с нею еще в дороге сердцещипательный роман. Были у нее в глазах какие-то особые огоньки, и влекла она меня к себе