С того самого дня Юлиан не мог не думать о Мартене, его бывшей жене Александре и дочери Марго. Он навел справки, и со временем семья Мартена стала и его семьей, они не знали, что он проник в их жизнь и всегда находится неподалеку. Это было гораздо увлекательней реалити-шоу «Про семью». Гиртман осознавал, что живет «по доверенности», но они с Мартеном так близки, что он просто созерцает другого себя — лишенного темной стороны.

Он взглянул на здание лицея и увидел, что все грузятся в машину. Свою он оставил в лесу, метрах в пятистах от наблюдательного пункта. Если кто-то к ней подойдет, сработает суперчувствительная сигнализация.

Гиртман смотрел в бинокль на фасад спального корпуса и машинальным жестом поглаживал темную бородку. Свет горел только в окне Марго. Он увидел Мартена, который что-то возбужденно говорил дочери, и преисполнился волнением и счастьем, удивившись себе самому. «Черт побери, уж не влюбился ли ты?» Гиртмана никогда не тянуло к мужчинам; представить, что он изменил своей гетеросексуальной природе, было так же немыслимо, как вообразить отрекающегося от католической веры Иоанна Павла II. Но в его душе родилось чувство, отдаленно напоминающее любовь к образованному и одинокому сыщику. Юлиан улыбнулся: ему понравилась эта идея.

Он припарковался у обочины, на границе владения, чтобы дождаться шести утра.[48]Новый день начинался неторопливо. Терпение — именно его Сервасу и не хватало. Он курил одну сигарету за другой и, когда вытянул руку, увидел, что пальцы дрожат, как листья ивы на ветру. Этот образ напомнил ему фразу, которую все они узнали из курса философии.

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

«Никогда еще эта фраза не была столь уместна», — подумал Сервас. Он теперь не был уверен, что любил когда-то реальную девушку. Он посмотрел на силуэт дома за деревьями по другую сторону ограды, почувствовал, как возвращается боль, открыл дверцу, выбросил окурок и вышел.

Он шел по аллее, шумно хрустя подошвами по гравию. Марианна не спит. Сервас понял это, увидев, что входная дверь открыта. Шесть утра, вокруг все тихо, а дверь нараспашку. Для него… Она, должно быть, увидела или услышала, как он подъехал. Сервас спросил себя, почему она не спит: привыкла рано вставать или страдает бессонницей? Он склонялся ко второму объяснению. Как давно она перестала спать? Воздух был тяжелым, небо угрожающе нависало над землей, но лучи солнца уже пробивались на востоке сквозь серый купол облаков, удлиняя тени в саду. Сервас поднялся по ступеням. Медленно, не торопясь.

— Я здесь, Мартен.

Голос прозвучал с террасы. Он прошел через комнаты, глядя на ее силуэт на свету. Она стояла спиной к нему, уставившись на неподвижное озеро, в котором, как в зеркале, отражались растущие на другом берегу деревья и небо. Первозданный покой. Даже трава на лужайке в этом чистом свете казалась зеленее обычного.

— Нашел ответы, которые искал?

Вопрос был задан отрешенным — чтобы не сказать равнодушным — тоном.

— Пока нет. Но я уже близко.

Она медленно обернулась и посмотрела на него. У нее было усталое, измученное лицо, глаза покраснели, щеки запали, волосы висели, как сухая пакля. Во взгляде Сервас прочел только боль: эта женщина не была похожа ни на Марианну, которую он любил в молодости, ни на женщину, с которой недавно занимался любовью.

— Юго освободят, — сообщил он.

В глазах Марианны появился лучик надежды.

— Когда?

— Судья подпишет ордер сегодня утром. Завтра, не позже, он выйдет.

Марианна молча кивнула. Сервас понял, что она не хочет радоваться раньше времени и поверит своему счастью, только когда обнимет сына.

— Я говорил с Франсисом. Вчера вечером.

— Я знаю.

— Почему ты мне ничего не сказала?

Сервас посмотрел Марианне в глаза. Бездонные, зеленые, изменчивые, как лес вокруг озера. Ее лицо оставалось спокойным — но не голос.

— О чем? О том, что я наркоманка? Ты правда думал, что я выложу всё только потому, что мы перепихнулись?

Грубое слово и вызывающий тон задели его за живое.

— Что именно сказал тебе Франсис?

— Что… ты начала принимать наркотики после смерти Бохи.

— Вранье.

— ?..

— Франсис, судя по всему, побоялся сказать тебе всю правду. Возможно, опасался твоей реакции… Храбрецом его не назовешь.

— Какую правду?

— Я впервые попробовала наркотики в пятнадцать лет, — сказала она. — На вечеринке.

Он был потрясен. Пятнадцать лет… Они еще не были вместе, но знали друг друга.

— Я всегда считала чудом, что ты ничего не замечал, — добавила она. — Сколько раз я приходила в ужас от мысли, что ты узнаешь, что кто-нибудь тебя просветит…

— Наверное, я был слишком молод и наивен.

— Конечно. Но кроме того, ты меня любил. Как бы ты отреагировал, узнав?

— А ты меня любила? — спросил Сервас, не отвечая на ее вопрос.

Она бросила на него гневный взгляд, и он на мгновение увидел перед собой прежнюю Марианну.

— Не смей во мне сомневаться.

Он печально покачал головой.

— Наркотики… Франсис уже тогда снабжал тебя? Как… как я мог быть так слеп? Ничего не замечать… все то время, что мы были вместе…

Марианна подошла так близко, что он увидел каждую морщинку у ее рта и в уголках глаз, все затейливые узоры ее радужек. Она прищурилась, вглядываясь в его лицо.

— Так вот что ты подумал? Думаешь, я бросила тебя только из-за этого? Из-за… наркотиков? Так ты обо мне думаешь?

Мартен увидел, как ее глаза полыхнули черным огнем. Гнев. Ярость. Злоба. Гордость… Ему вдруг стало ужасно стыдно. Стыдно за то, что он сейчас делал.

— Чертов идиот! Прошлой ночью я сказала тебе правду: Франсис всегда готов был выслушать меня, а ты блуждал где-то далеко, терзался чувством вины, тебя мучили воспоминания о прошлом. Быть с тобой значило жить с призраками твоих родителей. С твоими страхами и кошмарами. Я больше не могла, Мартен. В самом конце тень в тебе возобладала над светом… Это было выше моих сил… Я старалась, Господь свидетель, я очень старалась… Франсис оказался рядом, когда я больше всего в этом нуждалась… Он помог оторваться от тебя…

— И доставал наркотики.

— Да.

— Он манипулировал тобой, Марианна. Ты сама сказала — это единственное, в чем он талантлив. Он воспользовался тобой. Против меня.